Валерий Попов - Разбойница

Он составил из двух кусков огромный штопор и начал винтить. К дыре сбегались белые пузыри.

— Так! Порядок!

Это он чуть не провалился вместе с буром в дыру.

— Бери фонарь, свети! Да в моём ящике! Вот... Да не так, ядрёна вошь!

Надышав на руки, он стал цеплять свои полудрагоценные мормышки, и тут вдруг стала каким-то обвалом нарастать мелкобарабанная дробь, и вот уже пронеслось по льду и по нам.

— Дождь?

— Ливень!

— Зря, едрёна вошь, пёрлись!

Я скромно промолчала.

Он побросал все в ящик, дернул вожжи.

— Поехали!

Мы шли долго и яростно. Ветер теперь не лепил в лицо, но зато дождь протекал за шиворот, между грудей и по животу. Вдруг лёд под нами снова стал вести себя игриво: нагибался, и мы катились.

— Опять на край, что ли, вышли?

И я как раз только подумала об этом, но боялась сказать.

— Та-ак!

Мы огляделись: кругом более чем уныло — но тьма была ещё заштрихована толстым дождем.

Та-ак! Небольшой ручеек щекотал уже по внутренней стороне бедра, и — в валенок!

— О! Что это?.. Вон там, в небе!

Он, вглядываясь, долго молчал.

— Точно! Труба! От кочегарки! Молодец!

— Я рада.

Мы пошли, руля носом точно на этот сгусток тьмы в темноте, стараясь даже не моргать, хоть капли висли с ресниц: моргнешь — потеряешь.

— Так. А где, интересно, этот куряка, который лежал? Уполз, что ли?

— Не отвлекайся. Наше дело — труба.

И наконец мы стали зарываться валенками в снежные наносы у берега.

Фу! Выбрались! Повалились.

Отмечать не стали.

Отчего-то за деревьями стало холодней: дрожа, как цуцики, мы притрусили к дому Холкина.

Отпихивая друг друга меховыми плечами, ворвались в комнату, озарённую снизу пламенем печки. Холкин поднял голову от подушки, равнодушно зевнул.

— Водки и валидола! — рявкнул Александр.

— Водки... — Холкин задумался минуты на четыре, — ...нет.

— Ладно. Тогда и валидола не надо. Сымай! — это мне. Мы стали стаскивать, прыгая, липнущую одежду, развешивать её на верёвке у печки.

— Закройся!

Это Холкину, а не мне...

— Намочили все! — глухо произнес хозяин.

— Мол-чать!

— Тьфу! — Холкин плюнул под простыней.

— Где наше шмотьё? Давай!

— Так ты ж не велишь вылезать!

— Кхонфлыкт! — проговорил Александр, подняв палец. Освещённый снизу, он был ещё страшней, чем всегда.

— Какой ты страшный-то!

— А ты-то какая страшная!

Холкин швырнул нам нашу одежду, оказавшись при этом не голый, а в майке и трусах, — что значит приличный человек!

Мы торопливо одевались — ноги были уже раскалены от печки, а верхние части дрябло тряслись. Одевшись, Саня мрачно тискал свою меховую шапку, абсолютно вымокшую.

— На хрена я в ней ходил? Все, пока! — он покинул помещение. Не оставил ли меня Холкину в качестве аморальной компенсации?

— Счастливо! — я тоже вышла.

— Интересно: такой ливень был, а вы сухие! — радостно встретила нас Полина Максимовна.

— Шапка мокрая! — убито произнёс Саша и протянул её.

— А что это с ней? — всей душой откликнулась она. — О, господи!

— ...Где?

— Вот. Какая-то полоса зелёная! Вот, если так повернуть... И не оттирается! Что же это?

— Та-ак! — он судорожно выхватил из рук Максимовны шапку. — Ясно! Это Холкин, паскуда, специально линючую накидку выдал! А тут дождь! Всё! Пропала шапка! — он горестно махнул ею, словно хотел выбросить, но удержал в руке и побрёл к лифту.

— Чижолый человек, — разведя перед Полиной руками, я пошла за ним.

В номере он рухнул в кресло и долго неподвижно сидел, держа погибшую шапку в руке между ногами.

— Да не расстраивайся! Делов-то! — я взъерошила его жидкие волосики.

Он поднял на меня полный ярости взгляд.

— «Делов-то»? — медленно начал он, постепенно разгоняясь. — А ты знаешь, что это за шапка была? Лама! Из Бразилии привез! Нет чтобы: «Оставь, Саша, шапку на берегу», — она — «делов-то»! На работе полный абзац! Опереться не на кого! Мне — одному — сейчас страшное решение надо принимать! А эта — «делов-то»! Запой у меня!

— Это — запой?.. — я думала, что он уже все мне показал, но тут изумилась. — Это — запой? В жизни такого слабого запоя не видала!

— Да кто ты такая? У тебя один фак на уме. Мой запой ей не нравится! Вали отсюда!

Он заметался по комнате, жалкий и одновременно сильный, злой и несчастный, старый и молодой, сам осуждая дела со мной, которые сам же и делал, Вронский и Каренин в одном лице — это слияние никого нынче не смущает! Мне показалось, что он даже на мгновение забыл о шапочке.

— Всё! Давай! Много дел!

...Ну вот и всё. Доехали.

— Чао! — я сжала и разжала кулак.

Зашла в свою грустную — уже и не свою — комнату, втащила на плечо пузатую сумку. Всё! Заглянула всё-таки к нему.

— Что надо?

— Вот, — я вытащила свои гамбургские золотые трусики с колокольчиком, кинула ему. — На память о самой короткой встрече! Может, вместо шапочки подойдет.

Я быстро вышла. Наверное, и лифтом уже теперь не имею права пользоваться? Я воспользовалась лестницей.

— Куда ж, милочка, так поздно? — кинулась ко мне Полина Максимовна.

Вот кто всецело отдастся шапочке!

Я открыла рот, чтобы сказать «всего доброго», но звук не выходил. Я молча кивнула и вышла, стукнув тяжёлой дверью.

Теперь уже валил гигантскими хлопьями снег. Замечательно! За столь короткое время сколько времён года удалось пережить!

Слегка перекошенная сумкой, я побрела к станции. И вдруг в темноте вытянулись золотые рельсы! Что-то идет! Я пошла быстрее. Повернулась влево, сощурясь. Так. Порядок. Окружая себя метелью, приближался поезд. И, судя по высоте прожектора, товарный. Значит, сквозной, торможения и пощады не будет! Я быстро шагнула вперёд, задвинулась за железную ограду с той стороны. Готова!.. Раскатала губу! Большую и светлую любовь ей подавай! Замелькало вплотную — я невольно отвернулась в профиль! Нет уж! Прямо смотри! Я медленно повернулась. Вагоны стуча пролетали... СЧАС! Какой-нибудь маленький выступ... или кривая ступенька, и... ХРЯП! Прощаясь с жизнью, я потёрлась спиной о холодную трубу ограждения. Сумка, перевесившись на ту сторону, заваливала туда. Что-то всё нету специальной ступеньки! Уже виден охваченный белым завихрением хвост. Падать на колени? С сумкой? Как-то неловко: Анна Каренина с вещами! А оставить — украдут! Резко стукнув на прощанье, поезд оборвался. Всё! Впервые за это время я вдохнула. Фу! Жадность спасла! Мысли о мелком, земном. До Анны Карениной ещё не доросла... к счастью.

Я пошла обратно. Снег падал. Счастье, покой и тишина вливались в меня как сметана в бутылку.

Я приоткрыла дверь. Он сидел неподвижно и отупело смотрел на шапку, положенную на стул в ярком свете торшера.

— Отливает! — выдохнул он, словно Пастер, открывший вакцину.

В комнате было тихо, как на похоронах. Я бесшумно-сочувственно села рядом. И скорбно уставилась в ту же точку.