Валерий Попов - Разбойница

Они выскочили из-за стойки навстречу ему, при этом простая как бы ещё причитала, время от времени всплёскивая руками: «Да что же это такое? Да что же это такое?» Непонятное любому иностранцу нашёптывание как бы означало сразу многое: «За что же такое счастье нам? Все-таки нельзя так, заранее надо предупреждать, а то можно ведь и помереть от такого счастья».

Александр пошел с ними к стойке, небрежно показав мне головой: посиди. Я села сбоку на дерматиновый диванчик, слегка подчеркнув при этом свои достоинства, всячески поддерживая легенду об их любимце, который, ясное дело, только с «люксом» имеет отношения. Они журчали у стойки, похохатывая, иногда кидая на меня взгляды.

Потом простонародная подошла ко мне, подняла на плечо тяжеленную мою сумку и произнесла с некоторой насмешкой:

— Пойдем, родственница!

Мы подошли к лифту все сразу. Холёная заботливо пропустила Александра. Мы уже должны были втискиваться как придётся. Меня это даже веселило. Жизнь всегда встречает меня сурово. Так и должно быть, на всякий случай: мало ли что? А потом я всё делаю шёлковым — разумеется, то, что хочу. Пока я скромно молчала, взлетая вместе со всеми на третий этаж.

— А что, Полина Максимовна, буфет наш на уровне?

— Какой нынче уровень! Но стараемся ради дорогих гостей.

— Ясно! — рявкнул Саша. Мы вышли.

— Вот. Для бедной родственницы — этот ключ. Но мне кажется, он вам не понадобится! — с дружеской улыбкой проговорила Максимовна.

— Это наш вопрос! — сурово отозвался Александр, забирая оба ключа. Потом мы остановились, и он уперся в них мрачным взглядом — мол, теперь проваливайте.

— Приятного отдыха! — многозначительно произнесла Полина Максимовна. — Пошли, Сергевна!

Сергевна ещё раз воскликнула: «Ну что ж это такое?» — в смысле: ну кто же так делает, не успели подготовиться по-человечески!

Пятясь, они вошли в лифт и провалились. Саша протянул мне ключ.

— Мыться, бриться, спать!

— Слушаюсь!

— Пожелания есть?

— М-м-м... Аппетит пока что отсутствует.

— Аналогично. Все!

Я посмотрела на бирку: номер четырнадцать. У клиента был семнадцатый. Что-то я пошла по номерам.

Я вошла в номер, зажгла тусклый рожок под потолком.

Господи, какое убожество! А это ещё считается роскошью? Зачем я бросила моего друга-красавца-унитаза, с которым провела в обнимку ночь на корабле? Я открыла боковую дверку... Да-а — это даже не его брат! Боже, зачем я бросила моего роскошного Папу-до-полу? Ну, убил бы. Какая мелочь!

Мыться, я думаю, так часто не стоит. Тем более — я распахнула вторую дверь — душ как таковой отсутствует. То есть душевая есть, больничный резиновый коврик на полу, серый кафель, даже ручки есть по бокам, синяя и красная, и только сам душ отсутствует — напоминает о какой-то варварской хирургической операции: всё побочное есть, а самого главного — нет. Впрочем, у меня все мысли об одном.

Я подошла к семнадцатому, постучала и, не дождавшись ответа, вошла. Саша в некотором ошеломлении стоял посреди комнаты — может быть, немножко большей, чем моя. Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом.

— Душ у тебя есть? — проговорила я.

Он вдруг необыкновенно оживился:

— Во-во!

Он распахнул дверь своего душа — и тут уже я расхохоталась. Между такими же круглыми разноцветными ручками, как и у меня, был не длинный изогнутый душ, а трогательный маленький краник, похожий на жалкую детскую пиписку.

— Как, они полагают, я должен под этим мыться? Я даже не влезаю туда!

— Замечательно!

— Это ещё не все! Смотри, — он пощелкал щеколдой.

— Мне кажется, немного странно, — действительно, щеколда находилась изнутри, а петля для вхождения щеколды была привинчена снаружи. Мы расхохотались.

— Интересно, на кого это рассчитано?

— Да, узнать бы, кто все это делал.

— Я, — важно проговорил он. — Был генеральным подрядчиком. И по большому блату нашел бригаду поляков. Думал, Европа. Но зачем они щеколду так сделали?

— Видно, немножко выпивали. Кстати, я тоже полька, на четверть. Но не пью.

— Все вы польки! — Саша сокрушенно махнул рукой.

— Но у меня не так. Понимаешь? — я пощелкала щеколдой.

— Хотелось бы!

— Можем проверить.

— О-хо-хо! Тошнехонько! — обрушиваясь на койку, застонал он. — Всё! Зачах на мелочах!

— Может, ты все же немножко подвинешься?

— А что это даст! Мне Рябчук, парторг нашего соединения, правильно говорил, когда я из партии надумал выходить: «Смотри! Глупо думать, что мы исчезнем. И ты сам понимаешь это!» «Но лицо, общественное лицо!» — верещал я. Тогда как раз все эти игры начинались. «Лицо-лицо! — Рябчук усмехнулся. — С лица не воду пить!» «Нет, — говорю, — желаю, мол, выйти — и все!» «Ну смотри, — Рябчук говорит, — мы многое человеку позволяем! Очень многое! Но когда он с нами! Понял, об чем речь?» Я вздрогнул. А дело в том, что я секретаршу его, Надюшку — пыш-шная такая блондинка была! — на его же столе качал. Расшатывал, так сказать, тоталитарный строй в самых его глубинах! Но считалось, что он не знал. А тут глянул орлиным своим взором: «Все знаем! Но друзьям — прощаем! А другим!..» Задумался я. Казалось, что свет впереди! А вот что имеем! — кивнул. — Щеколду, которая не входит никуда!

— Так и раньше-то не очень входила.

— Входила! Входила, где надо! — даже приподнялся.

— Может быть.

— Тогда Рябчук и сказал: «Смотри! Может быть, поначалу у тебя вроде бы и без изменений пойдут дела. Но... Вот смотри — два пальца вроде вместе сперва. Но гляди: один уходит вверх, а другой — неуклонно вниз. Понял аллегорию»?

— Ну, так уж вниз? Ты же целый плавучий дворец только купил.

— Загнать и раздать долги! — снова рухнул.

— Ну-ка, где бедный наш пальчик?.. Ого!

— Слушай! У тебя руки такие холодные, как у утопленницы!

— Это да. Сама даже вздрагиваю, когда к себе притрагиваюсь. Поэтому даже с мужиками сплю в носках. В варежках пока не решаюсь.

— Да? — он повернулся ко мне. Некоторое время мы только сипло дышали.

— Ну все! Свитера твоего пушистого уже наелись достаточно. Можешь снять. И брюки тоже!

— Почему нет?

Стащил вяло свитер, стал вешать брюки. Посыпались монеты.

— Ого! Золотой дождь?! Кальсоны — это святое?

— Почему? Могу снять!

— ...Ну и где же «вниз»?

Сначала мы это делали чисто формально, он явно тяжело думал о чем-то далёком, производственном, но постепенно появился пульс, слабое дыхание, даже реакция глаз, потом пришла основательность, с которой он, видимо, делает каждое дело. Я задавала темп дыхания, он, в общем-то, не отставал. В последнюю очередь заработал и мозг, что бывает далеко не со всеми мужиками, — мол, если полчаса трудимся и не достигаем какого-то результата, то, может быть, надо что-то переменить? Правильно! Как он сходу просёк «тайну пуфика»! Переворачиваясь, заодно я успела проветриться, освежиться. Вот так! Когда я лежу на пуфике попкой вверх, а мужик на коленях. Точно! Мужик серьезный. Волокёт! Не наваливается душной могильной плитой, а дает и партнёру пошевелиться, подвигаться, показать себя! Мол, что я стараюсь один? Ты сама-то чего-то хочешь? А вот! А вот так! Голова моя каталась по разным углам, и там от дыхания моего стали вздыматься смерчики пыли, потом самумы... А если немного так? О-о! Вопль, потрясший меня, словно был не мой, чей-то чужой. Боюсь, что все обитатели этого дома на минуту оторвались от своих дел и задумались: а правильно ли они живут? Некоторое время мы лежали на пуфике, склеившись, как кремовое пирожное.