Валерий Попов - Разбойница

Как только родители мои формально избавились от меня, выдав замуж, они тут же словно сбросили груз и расслабились: мама немедленно ушла к начальнику их лаборатории, профессору Грицавцу, с которым у нее был долгий роман... Папа расслабился по-своему...

Однажды я оказалась в спортлагере нашего КБ. Близились сроки сдачи спортивных норм — у нас этот советский атавизм почему-то остался... Помню, надо было для зачёта зашвырнуть гранату чёрт знает куда, мне это было явно не по силам, к тому же безумно болели все зубы — я сидела на крыльце нашего клуба и выла на луну. И наконец поняла: никто, кроме меня самой, мне не поможет. Утром я вышла на рубеж и в отчаянии так швырнула гранату, что её с трудом нашли. Я жила в лагере с самого открытия, тайком осталась в лагере и после его закрытия. В палатках было холодно, электричество отключили. Артур — я уже знала его имя — дёргался в животе, словно говорил: ну соображай же, что делать! Меня немножко веселило то, что я скрывалась в Разливе, почти в том месте, где прятался великий Ильич... но он-то в конце сообразил, что делать! Однажды я в задумчивости пришла на почту и позвонила Алке Горлицыной: «Живу в снегу! Денег ни копейки!» — но она реагировала как-то вяло. Хлопнув дверью, я вышла на шоссе и вдруг услышала хруст снега. Ко мне бежал красивый офицер — то ли грузин, то ли азербайджанец. Везёт мне, чёрт возьми, на красавцев! Вот только им не везёт на меня.

Он сказал:

— Извины! Я слушал, что ты говорыла! Хочешь, поедем со мной?

— Хочу! — воскликнула я.

Тут же на развилке стоял его военный поезд, весь опечатанный, был только один жилой вагон, да и то в нем все купе были забиты коробками, кроме одного, где мы и жили. Два дня и две ночи он месил мои внутренности без перерыва, на третий день мне удалось подняться и увидеть какие-то красивые горы — Карпаты? И я поняла, что мы едем, кажется, за границу.

— Куда направляемся? — поинтересовалась я.

— Военная тайна, — мрачно ответил он.

Вообще, он оказался удивительно мрачный, хотя грузины чаще бывают весёлыми. Может, всё дело было в имени — Марксэн: нелегко быть Марксом и Энгельсом одновременно — двойная ответственность.

Тут я попросилась в туалет и вышла с радостной вестью: ты знаешь, я беременна, я пожалуй, сойду.

— Я тебе сойду! — рявкнул Марксэн. Перед границей он всунул меня снизу в запломбированный вагон: мы с ним лихорадочно отвинчивали люк в дне вагона, а состав дергался и громыхал — так я была Анной Карениной в первый раз. В запломбированном вагоне — опять же как вождь мирового пролетариата Ильич — я пересекла государственную границу незаконно первый раз. Марксэн, видимо, держал меня довольно долго в этом застенке на колесах, заставленном кóзлами с автоматами, вполне сознательно: зачем я позволила себе забеременеть не от него? Впрочем, если бы от него, претензий было бы ещё больше.

Мы приехали в венгерский город Сольнок. Там мы стали жить в большом офицерском доме, в квартире с ещё одной парой. Рано утром приезжал автобус из военного городка и всех увозил: сосед мой был тренер по боксу, а его жена — библиотекарша, поэтому им не надо было уезжать в такую рань. Как только Марксэн уезжал, я быстро вскакивала и одевалась, и мгновенно в комнату врывался сосед Валька и начинал валить меня на кровать, страстно шепча: «С-сладкая, с-сладкая!» Ксана стучала в стену ботинком: «Валька! Прекрати, козел!» Потом мы завтракали замечательными венгерскими штучками-дрючками, потом я ехала на автобусе в Сольнок и гуляла там. В доме офицеров я стала заниматься аэробикой, пока позволял живот (это пригодилось мне потом в притонах Гамбурга), а когда живот перестал позволять, занималась массажем под руководством замечательной массажистки Александры Владимировны и постигла все чудеса, которыми владею, — Александра Владимировна говорила, что у меня исключительный дар. Все вокруг почему-то любили меня, чего нельзя сказать насчет Марксэна: только он появлялся на людях, все мрачнели. Когда живот уже подступал к подбородку, я вдруг неожиданно по совету Ксаны стала вести литературный кружок среди местных солдат и офицеров. Оказалось, что литературной эрудиции, полученной мною в секретном литературном КБ, более чем достаточно. Неплохие стихи получались у меня, естественно, в стиле Цветаевой. Вся грусть была там, в жизни я была весёлой. Одного поэта-танкиста, трижды орденоносца, довела своими едкими замечаниями о его поэме до слёз — он плакал в коридоре, растирая грязь кулаком, а я его утешала.

Все было чудесно, но пора было рожать. Как я ни была хитра, ребёнок оказался ещё хитрее и начал вылезать тогда, когда мы его абсолютно не ждали и пили с Ксаной чай на кухне.

Ксана его и приняла. Так появился Артур — мальчик удивительно спокойный и самостоятельный. Думаю, что дело в привычке — просто он немало повидал, находясь ещё в животе. Марксэн, увидя ребёнка, почему-то помрачнел ещё больше и начал пить. Три дня без перерыва он пил, потом вдруг начал меня убивать: выхватил из сапога нож и стал гоняться за мной. Нож идет вперёд, я разворачиваюсь — нож рвет джинсу на попе — ещё удар, я разворачиваюсь — нож проходит вдоль спины. Потом я сумела опрокинуть на него холодильник: пока он барахтался, я похватала кое-что, укутала кое-как Артура и побежала.

Я бежала через вспаханное поле с Артуром на руках: Марксэн гнался за мною налегке, но догнать почему-то не мог или, может, не хотел.

— Стой, сука, убью! — хрипел он.

В ответ я только хохотала. Предложение его, естественно, меня никак не привлекало.

Потом он с протяжным криком провалился в какую-то яму, а я прямо вдоль линии электропередач выскочила на шоссе. Чуть ли не минуту мне казалось, что я никому на свете не нужна, тем более с новорожденным на руках. Но в ту же минуту, когда Марксэн уже не мог больше находиться в яме и начал выбираться, вдруг из-за поворота вывернулась красивая алая «альфа-ромео» и седой красавец вышел и усадил нас.

Это был Дьердь Гунт, полунемец-полувенгр, окончивший, что интересно, московскую консерваторию и отлично говорящий по-русски. Не прекращая болтать, мы приехали к нему на виллу. Там мы с Артуром прожили больше года, там он и научился ходить; отношения с Дьердем были самые дружеские: он только что уволил склочную экономку.

Потом жизнь пошла ещё лучше: на базаре я встретила русскую женщину, Ирину Георгиевну, которая сразу меня полюбила и предложила работать с ней вместе в Буде, совсем недалеко от виллы Гунта.

— Тут есть наша гостиница... для одного человека. Не хочешь работать там горничной, через смену со мной?

— А кто этот человек?

— Ну, сама понимаешь, для кого одного могут сделать гостиницу?

— Ага!

И только мы вошли в эту маленькую гостиницу — сразу же увидели на портрете его родные черты. Жизнь пошла совсем замечательная. Доподлинно было известно, что наш потенциальный клиент находится сейчас в Америке, а тем не менее на всех столах должны были стоять свежие цветы, холодильники полны свежей едой: а вдруг по пути из Америки внезапно завернёт? На другой день прежние цветы и еда убирались нами: впрочем, человек этот славился своей неприхотливостью, особенно в выпивке, так что нам хватало еле-еле. У Ирины были влиятельные знакомые — так у меня появился паспорт и все нужные штампы...