Валерий Попов - Разбойница

Самыми рьяными прихожанами стали Аркадий Сабашников, почти профессор, ведущий инженер, и Игорь Ерленин, как и я, кончивший всего лишь техникум приборостроительный, но очень важный и надменный. Аркадий, хоть и был его начальником по работе, причём начальником на шесть голов выше, здесь, у меня в подвале, был как бы его подчинённым. Разговоры — особенно в ночное время — меня дико возбуждали, хоть говорилось о том, что наш «монстр» и подобные заедают дорогу свободе в нашей стране, надо устроить акцию протеста против выпуска оружия массового уничтожения. По всей стране шли уже бурные радостные процессы — восемьдесят четвёртый год, а у нас в застенках всё тянулось по-прежнему: парткомы, госприёмки, и всюду висели уже ненавидимые всеми портреты.

— Что-то надо делать! — шептались мы, но, с другой стороны, как людям технически образованным, нам даже и не приходило в голову устроить хотя бы маленькую диверсию с приборами, которые испытывались у меня. Я и так-то уже по должности была официальной «вредительницей»: ко мне приносили тонкие, нежные приборы, в основном, гироскопы-волчки, сохраняющие при любых обстоятельствах постоянство оси вращения и ведущие торпеду по курсу, — а я должна была проводить с ними «диверсии» — помещать их в тряску на вибростенде, потом в камеру с парами «морского тумана», кислот, потом тщательно измерялись показатели — до микровольта, до сотых градуса (в смысле, направления). Что было делать? Ещё ухудшать условия «диверсий» или, наоборот, улучшать, усыпляя бдительность? Такого нам даже в голову не приходило — мы шептались о главном, а не о конкретном. С чем-то конкретным мы могли проколоться, выдать наше гнездо, и наши сладкие ночные перешёптывания, дальше которых мы не шли, могли бы накрыться. Тут я понемногу стала замечать, что Игорь — младший по должности, но старший по значению в нашей команде — всё больше начинает ко мне благоволить — как к единомышленнице. Вдруг он меня озадачил предложением куда-то сходить, и мы с ним стали встречаться в городе — ходили в филармонию, в театры, к знакомым, на поэтические вечера, в мастерские к художникам. Это было здорово, бурно, необычно! Со многими из них я и до сих пор дружу, кое с кем не очень платонически. Но с Игорем мы даже не целовались — духовная близость была для нас важней физической... хотя меня уже начинал постепенно волновать и вопрос, насколько духовная важней... На неделю? На две? На месяц? Потом она оказалась важней даже на три с половиной месяца, и запросто могло оказаться, что и на год. Однажды я пригласила Игоря к себе, «познакомиться с родителями», которые внезапно, впрочем, как и всегда по пятницам, уехали на свой участок на болото в Синявино: тут-то и разразилась та страшная ночь с ревом слонов и тигров — и храпом Игоря. Наутро он невозмутимо заявил, что нас «Бог спас»! Спас, подумала я, главным образом его. Больше я попыток не делала — снова пошли концерты. Действительно, сколько всемирно известных музыкальных «звёзд» приезжало в нашу страну впервые! Перемены грандиозные! И это, конечно же, было гораздо важней того, что в моей жизни никакими переменами даже не пахло, но это, видимо, не важно. Зато как бурлила жизнь вокруг: то шла бурная радостная демократизация, то всё снова начинало крениться вправо! Отчаяние и восторг! Однажды ночью мы должны были, как всегда, разумеется, в рабочее время и за счёт тоталитарной машины собраться у меня в камере и решить наконец окончательно, что же делать. Терпеть засилье более не было сил!

Игорь должен был выйти из дому около девяти вечера, но примерно в полдесятого позвонила его мама (так я услышала её голос в первый раз; знала бы она, к чему это привело, ненавидела бы меня ещё больше) и сказала, что Игорь заболел, продуло уши и горло, и чтобы я позвонила Аркадию и сказала, что «совещание отменяется».

— Хорошо, — сказала я, повесила трубку и стала искать номер Аркадия, а потом вдруг подумала: «А зачем? Пусть приходит!»

Аркадий пришел, я стала плакаться, что Игорь не любит меня, за четыре месяца ни одной попытки сближения. Я оказалась рыдающей на груди Аркадия, потом мы с ним очутились на кожаном, с вырванными клочьями ваты диване, холодящем попку (трусов на мне в тот вечер не оказалось: стояла невыносимая жара). Только мы стали с Аркадием совершать развратно-поступательные, как шутили у нас в техникуме, движения и постепенно входить во вкус, как вдруг дверь заскрипела и за плечом Аркадия появилось привидение: с забинтованными ушами и горлом — голова Игоря. Я внутренне захохотала, хотя внешне мне хватило ума изобразить отчаяние. Аркадий отпрыгнул, в спешке застегивая молнию, в которую защемило халат.

— И ты мог... в такое время! — проговорил Игорь и, повернувшись, вышел. Я сидела, зажав лицо ладонями. После этого они стали соревноваться в благородстве: и тот и другой стали предлагать на мне жениться, чтобы покрыть бесчестье и позор. Оба проявляли благородство, но победило благородство Игоря, потому что было гораздо благородней. В том, чтобы Аркадию жениться на мне после того, чем он занимался со мной на служебном диване, такого уж особенного благородства не было. А вот у Игоря — да. По всем правилам, существующим у нас, можно бороться со всеми и со всем, но только не с благородством. Хотя я и хотела бы побороться и даже всё это разрушить к чёртовой матери, но типичное наше воспитание не позволяло. Если уж начать отрицать благородство, то что ж останется? Аркадий, сломавшись, признал, что его благородство будет пожиже, и согласился быть шафером на свадьбе. Самое странное, что и мать-одиночка Игоря, Лидия Серафимовна, тоже горячо поддержала благородный порыв сына, даже и не видя ещё меня, — но помочь девушке подняться из грязи!.. Когда же мы с ней встретились, то сразу же не полюбили друг друга. Но это ещё больше повышало градус благородства замечательного поступка её сына. Замечу, кстати, что и Игорь-то не особенно мною восхищался — в основном собой. Перед свадьбой я сообщила Игорю, а заодно и его маме, — что, кажется, жду ребёнка не от него, что вызвало у них мрачный восторг и позволило подняться ещё на одну ступень благородства. Свадьба прошла сдержанно-многозначительно: хохотала одна я. Многие мне завидовали: с каким возвышенным, благородным человеком я живу! Он был необыкновенно благороден: его безумно волновало абсолютно всё в мире. Он мог целый день ходить в отчаянии из-за бесправия женщин в Ирландии, но его абсолютно не волновали права близлежащих женщин. «Как? Тебя это может интересовать?» — возмущённо восклицал он в ответ на каждую реальную просьбу и даже намёк. Жить молодой бабе в сфере лишь возвышенных интересов, а низменные — лишь по большим праздникам и то лишь «у детской кроватки тайком», как поется в песне. В обстановке такого невыносимого благородства я прожила ГОД, а потом решила: куда угодно!..