Валерий Попов - Разбойница

Впрочем, шеф в полувоенном кителе выглядел строго: не знающий его никак не поверил бы, что он находился, да и сейчас еще находится, в лютом запое. Однако именно к нему подошел небритый мужик, тоже в морском кителе без погон и, приложив руку к рваному треуху, доложил:

— Ответственный за вдавливание свай прораб Тикунов.

Начисто забыв о моём существовании, он надолго ушёл в заросли камыша — смотреть, как вдавливаются сваи.

Помещение, где мы находились, — бескрайний гулкий ангар, видимо, бывший цех, — сейчас стало каким-то загадочным клубом: сюда входили-выходили пожилые, помятые, но какие-то из себя мощные мужики, собирались группками, кучками, перешёптывались, лишь изредка кидая на меня беглые взгляды. Кудрявый Ечкин, бывший при Алексе чем-то вроде ординарца, что-то шептал им насчёт меня — боюсь, что не самое лестное.

Потом вдруг взвыла циркульная пила — мужик в тёмных очках стал резать полосу какого-то металла, все сгрудились вокруг и, когда полоса была располовинена, почему-то радостно загомонили. Настоящая мужская жизнь — я здесь чувствовала себя лишней.

Появился возбуждённый, пахнущий тиной и ещё кое-чем Алекс — видимо, они с Тикуновым не столько вдавливали сваи, сколько «выдавливали из себя по капле раба». Про меня он уже начисто не помнил. Должность ухажёра взял на это время Ечкин, который жарко мне зашептал:

— Тут причал новый делаем, для океанских судов. Немножко не такой будет, как все. Без таможни будем пропускать иностранные грузы и свои тоже. Смекаешь?

Тут Алекс продемонстрировал, что он вовсе не так пьян: метнул на Ечкина яростный взгляд, и тот осёкся.

Потом за огромным жёлтым немытым стеклом нашего ангара медленно проехал чёрный мерседес, и из него вышел юный иностранец в белом плащике и за ним — наш красавец-мужик, прилизанный бриллиантином и одновременно небритый, сладкий и одновременно грубый, — от такого сочетания торчу больше всего. И по мере того как он властно приближался, я кидала взгляды на плешивого пузана, сидящего рядом, и думала: а чего я вожусь с этим престарелым алкашом?

Уверенно раздев меня скользящим взглядом, красавец обратился к Алексу, который вроде снова унырнул в свой внутренний мир:

— Надеюсь, вы не забыли? — он пренебрежительно окинул взглядом Алекса. — Вот мистер Хэзлтайм, представитель...

Алекс приподнялся с немалым трудом и протянул Хэзлтайму довольно-таки грязную руку. Хэзлтайм брезгливо протянул визитку.

— Надеюсь, по-английски понимаете? — презрительно спросил красавец.

— Ничаво... номер телефона как-нибудь и по-английскому разберём! — пошутил Алекс.

Я с изумлением глянула на него: возвращаются некоторые признаки разума?

— Чаю принеси! — небрежно кинул он мне через плечо.

Аккуратно поклонившись, я отошла... Где, интересно, в том слесарно-алкогольном хозяйстве я найду чай? Я бродила довольно долго, открыла какую-то дверь и обомлела: почти под крышей светлого ангара, обстроенная лесами, висела огромная черная подводная лодка! Да-а, выпивают-то тут на довольно серьезной основе!

Наконец я нашла в каком-то шкафчике железные кружки, налила из какого-то шланга ржавой воды, принесла это господам и скромно поставила перед ними на топчан. Никто, естественно, не прикоснулся.

— А теперь от меня лично предложение, — красавец берег это явно для меня. — Огромная партия презервативов, клубнично-ананасных.

— Это как? — строго поинтересовался командир.

— Ну, с ароматом, — нагло усмехнулся тот. — Туда идешь — клубника, обратно — ананас! Можем опробовать хоть сейчас! — глядя на меня в упор, он кинул на топчан несколько упаковок с фотокрасотками. Шеф строго посмотрел на упаковки, потом на него:

— Только в пакете с другими предложениями.

Красавец перевел Хэзлтайму. Тот радостно закивал.

— Извините, вас к телефону! — я тронула Алекса за плечо и грациозно встала. Я завела его за угол ангара и пыталась что-то разглядеть в его смутных буркалах... Бесполезно.

— Может, хватит? Не всё можно вытерпеть. Хватит! Анной Карениной я уже была!

— Да? — он расплылся в пьяной ухмылке. — А Катюшей Масловой не хочешь побыть?

Я ткнула его кулаком в нос. Неожиданно легко брызнула кровь — двумя струйками прямо на китель.

— Ну вот... вещь испортила! — он неожиданно сильно расстроился, правда, совсем не от того, от чего бы хотела я.

— Поехали отсюда!

Он неожиданно согласился, шмыгая носом, подтирая его рукой, подошёл к своей машине, открыл, сел за руль.

— Пусти! — я боком отпихнула его на соседнее место. Тут он обрадованно вытащил из того же кителя стальную фляжку и хлебнул.

— В шатер свой меня вези!

— Слушаюсь!

Чем дальше мы уезжали от зоны запоя, тем мрачнее и трезвее он молчал.

— Извини! — он наконец тронул меня за колено. — Вроде был неправ.

— Шалун вы, барин! — сказала я.

...М-м-м! Оказывается, и одной в тёплой ванной может быть сладко! Нехорошо это... нехорошо! — долго стыдила я свой средний палец. — Нехорошо... нехорошо... Х-х-хорошо!..

«Мой шатер в тумане светит». Насчет «шатра», впрочем, всё далеко не просто.

Когда-то в Петербург из Липецка приехала эмансипированная девушка Капитолина Савельевна Чернова, ходила на курсы, носила пенсне, курила пахитоски и на почве своей экзальтированности сошлась с работником итальянского посольства Франческо Гуальтиери. Франческо, имея большую семью на Сицилии, разводиться, естественно, не хотел, но жил с Капитолиной вполне открыто и даже купил на её имя эту квартиру на Зверинской, где теперь расположились дальние родственники и которая теперь в целом кажется роскошной, дворянской, а тогда мыслилась, как я понимаю, богемной колоритной мансардой, предназначенной именно для загулов ответственного работника. Тут как раз случилась Великая Октябрьская Социалистическая революция и вместе с посольством Франческо уехал. Впрочем, дал бы мне Бог хоть одного такого «коварного любовника»: квартира стоит до сих пор, и, несмотря на усилия последующих поколений, в ней до сих пор водятся фарфор, бронза, серебро.

Капитолина Савельевна недолго оставалась одна: вскоре у неё поселился сбежавший из Липецка дальний родственник Парамон Васильич Смирнов, земский врач. Его портрет с Капитолиной Савельевной, так же, как её коричневое фото с Франческо Гуальтиери, до сих пор украшает нынешнюю общую кухню — их бывшую гостиную.

И тут вскоре у них — опять же эмансипированно, вне брака, в духе новых революционных преобразований — родились одна за другой две дочки, Камилла и Флора — комсомолки и физкультурницы.

Никакого образования они получить не успели, потому что удивительно рано и практически одновременно вышли замуж за двух талантливых молодых химиков — университетских профессоров Льва Львовича Зеленского и Фарида Ильгисовича Мынбаева. Почему и как сестрички, внешне абсолютно непохожие друг на друга, вышли обе за крупных химиков — загадка их молодости, покрытая мраком... Я помню их обеих уже солидными матронами. Фарид Ильгасович был тяжело ранен на войне и все свои последние годы сидел в кресле, Флора и Камилла тоже рано умерли, не оставив потомства; вспоминаю их смутно. Представляю, какая радость была, когда в эту квартиру явилась младшая сестра Фарида Ильгисовича, пятая по счёту после него, Галия Ильгисовна — моя мать, тогда ещё почти девочка, — но с красавцем-мужем-танцором, а потом в этой квартире с уже замирающей жизнью появилась и я, прелестный ребенок!