Валерий Попов - Разбойница

— Бедный! — чуть не воскликнула я.

Господи, все эти бутафорские рушники, паневы и коромысла — все это отдавало такой липой! Представляю, как всю эту «клюкву» презирали здешние жители! Никогда здесь не будет хорошо! Эти безлобые с тугими кошельками никогда не купят ничего настоящего, и они чувствуют, что всё в их руках — дешёвка! Сколько бы они ни платили за это, прелестного, весёлого, живого им не купить никогда!

— Возьми, пожалуйста, водки, — вдруг попросила я.

Он удивился, но заказал.

Я понимала, что мной дедулька расплатился с этими гангстерами, и, значит, он ещё хуже, чем этот. Но всё равно меня неудержимо тянуло отсюда — сейчас ещё войдут какие-нибудь гусляры, и я не выдержу и разрыдаюсь.

Может быть, дело было в том, что у меня пошли месячные.

Вместо гусляров вошла вдруг типичная тетя Паша в грязном халате, со шваброй и ведром и стала ляпать тряпку на половицы и тащить её, оставляя слой грязи.

— Сейчас её уберут, — играя желваками, проговорил Аггей.

— Ну почему же? Прелестная старушка! — пьянея, воскликнула я.

— Её уберут очень далеко! — бледнея, произнес Аггей.

— Чего расселся? Подвинься! — она взмахнула шваброй с намотанной тряпкой и несколько капель шлепнулись на его ослепительные брюки.

Старуху наконец увели. Но душа её совершенно неожиданно переселилась в меня. Раскачиваясь и размахивая перед его носом сигаретой, я говорила, что на самом деле за свои дурные деньги они и смогут купить только дрянь; никогда ничего стоящего они не купят: золото в их руках почернеет, а алмазы подёрнет муть. И за этот кабак он просто так отдал деньги неизвестно кому — всё равно это кабак не его, а этой вот тёти Даши и дяди Паши, и всё здесь будет так, как сделают на самом деле они, — а как они делают, мы видели только что! Он, сказала я, получает деньги ни за что и ни за что их отдаёт!

— Вот тут ты ошибаешься! — усмехнулся он. — Всё будет моим! Ты думаешь, я ездил в Москву покупать тюльпанчики или тебя шворить? Далековато будет! Вот! — он вытащил из кейса и пришлёпнул на столе красивую жёсткую, загибающуюся рулоном бумагу с гербом и печатями. — Тут — всё! Я хотел тебя вытащить от этого старика, надеясь, что хоть ты сможешь объяснить этому старому дурню, что ему пора!.. Но теперь он и так никто! — он снова хлопнул по бумаге. — Здесь — всё! — он бережно уложил её обратно.

Тут девушки в кокошниках стали подносить и с поклоном ставить в деревянных мисках редьку с маслом, редьку с квасом, тёртую редьку. Я смотрела на него и в его искажённом злобою лице вдруг прочла: никакой он не итальянец с рекламного буклета, бегущий краем моря, — он жестокий азиат — вон скулы.

— Зачем вы приезжаете сюда? — раскачиваясь на стуле, заговорила я. — Своими наглыми делишками вы только позорите свой народ! — не знаю, правда, какой именно, но попала в точку.

— Я здесь родился! — стиснув ровные белые зубы и побледнев, проговорил он.

— Где — здесь? В этом кабаке? — отозвалась я, продолжая нагло раскачиваться.

Вдруг стула подо мной не оказалось и я с размаху грохнулась на колени. Потом удар в ребро опрокинул меня набок.

«Только тот, кто носит ботинки «Парадайз», может бить ногами лежащих девушек!»

«Она хотела подняться, откинуться; но что-то огромное, неумолимое толкнуло её в голову и потащило за спину».

— Извини! Я погорячился! — он впервые открыл рот где-то уже под Любанью.

«Погорячился» — немножко не то слово. Но не будем придираться к словам.

— Господи! Ну что же это за поколение такое?! — Алекс в отчаянии бегал по моей комнате.

Я лежала перед ним, как панночка из повести «Вий», бледная, прекрасная, вся в ранах и кровоподтеках и сплошь в цветах.

Ранним утром, ещё до того как он примчался, раздался звонок, потом радостный гогот суседа Коли, потом как бы ещё во сне стали появляться какие-то зловещие люди и униформе и ставить вокруг меня букеты тюльпанов.

«Эге-ге! А тюльпанчики-то твои на могилках растут, — подумала я лукаво. — Но я-то вроде ещё жива».

После этого я доползла до телефона и позвонила Алексу, и он примчался неожиданно быстро.

— Ну что ж это за поколение?! — в отчаянии повторил он.

Чувствовалось, что судьба поколения волнует его гораздо больше, чем моя!

Уже поздно ночью мы добрались с Аггеем до Питера, дружески переночевали у меня. Утром я увидела Аггея голым, стоящим у окна и страстно разглядывающим свою знаменитую бумагу на свет: видно, он тоже не очень доверял московским своим корешам.

— Всё! А теперь вези меня к нему! — властно мотнув своим огромным судаком, он указал на дверь.

Я подумала, что, если действительно какая-то опасная бумага, надо, чтобы Алекс узнал.

До этого я ещё попыталась мирно их развести: мол, у тебя тюльпаны, цветы жизни, у него, как я понимаю, в основном — пушки, что между вами общего, что делить?

— Да, он оттяпал себе всё, начиная с торговли оружием, и я это не намерен больше терпеть! Я тебя держу как переводчицу между собой и этим, и ты будь так уж любезна, переводи!

Я позвонила в офис, и его верная Анна Сергеевна сухо сказала мне (конечно же, узнав):

— Он на базе.

— ...Так. Теперь налево.

Мы проехали с ним на его «броневичке» проспект Газа, Митрофаньевский проспект, Ташкентскую улицу, Промышленную улицу.

Вдоль дорожки тянулся дикий болотистый берег залива, с засохшим камышом, грязно-белым льдом.

Он встревоженно стал шевелить маленький ящичек на ремне.

— Куда ты меня завезла? Тут даже пейджер мой не работает!

— Заработает!

Вдали медленно двигались, словно стояли, маленькие корабли — те по Промышленному фарватеру, а эти по Гражданскому... Из гнилого тумана чуть виднелись грязные островки: Канонерский, Гутуевский...

Мы затормозили.

С двух сторон маячил сивый засохший камыш, посередине были железные ворота, покрашенные военной серой краской и украшенные — на каждой створке — якорьком.

Аггей настойчиво стал сигналить. Когда-то этот волшебный звук спас мне жизнь, а теперь, скорее всего, пророчил гибель.

Какие-то люди подошли к воротам с той стороны, посмотрели и, лениво переговариваясь, ушли.

Аггей, сжав зубы и побледнев, разогнал свой «броневик» с кроватной никелированной спинкой вместо бампера и врезал в ворота. Полетела ржавчина, шелуха, ворота покачнулись, но устояли. Аггей бешено вырулил назад, снова разогнался... я подняла руки, зажмурилась.

По дороге Аггей также говорил мне, что он принадлежит к древней народности уро, выселенной этими русскими, и теперь он хочет рассчитаться за это!.. и снова мной? Что, я ещё за государственные преступления должна отвечать?

Не открывая глаз, я слышала дикий скрежет, запах открывшейся болотной жижи. Я открыла глаза. Ворота рухнули, и броневичок теперь победно стоял на них.