Игорь Адамацкий - Птицелов

Между тем, жизнь, которая выбрала меня, шла своим чередом, чтобы я не скучал, и чтобы ей было что показать и предъявить мне, как доказательство.

Летом мою тогдашнюю жену пригласили в первый отдел завода, где она работала, и предложили отправиться домой для проведения обыска по постановлению прокурора. Пришли к двери:

— Открывайте.

— Без мужа не открою.

— Придется ломать.

— Ломайте.

Ломать не стали:

— Где муж?

— С ребенком на даче.

— Поехали.

Ребенка оставили под присмотр и вместе вернулись в город на такой же похожей черной «волге», как когда-то. У двери в квартире первый «следак» [82] Впоследствии он получит по своему профилю звание и должность «по совокупности». Не знаю, с кем он совокупнулся. спросил, есть ли у меня что-либо незаконное для предъявления.

— Книги Солженицына в целлофане упакованы в сливном бачке туалета. Но незаконно предъявлять не стану.

Пошли в комнату. Второй сотрудник остался у двери. Первый подставил стул, чтобы добраться до платяного шкафа. Жена сказала:

— Снимите ботинки.

Снял. Проверил все аккуратно сложенное постельное белье, потом обратился книжному шкафу и надолго застрял там. Прошло уже несколько часов. Перебирая мои бумаги мельком, но зыристо, профессионально, спросил:

А кто это вас так избил?

Это был рассказ «Каникулы в августе». Я ответил:

— Это литература. Если Лев Толстой пишет от лица «Холстомера», он что — мерин? Автор и его персонаж разнятся.

Следак нашел-таки, что искал. Молодец. В одной из записных книжек, листок с фамилией и телефоном студентки, которая на Техноложке, [83] Станция метро передала мне от Вайля доклад Хрущева на двадцатом съезде.

Потом в прокуратуре на ул. Белинского мне продемонстрировали мои показания 57 года. Боже мой — еще почти школьный, не устоявшийся почерк. Ностальжи!

На следующий день я случайно обнаружил-таки этот чертов доклад и отнес в прокуратуру для приобщения к настоящему делу.

Пришлось лететь на суд в Калугу [84] Я видел американский фильм об этом процессе. Они изображают русских смешно, как и мы их. На самом деле все было не так, как в действительности. .

В «приличной» гостинице места были заняты участниками съезда картофелеводов, я у стойки администратора увидел академика Сахарова, который объяснял администраторше, что он академик, герой труда и лауреат, и так далее. К нему прониклись.

Процесс был закрытым: только обвиняемые, свидетели и Сахаров. Перед зданием суда были посвященные в существо дела. На тротуаре все осыпано желтыми и красными опавшими тополиными листами. Красивый, уютный город, он понравился мне с первого взгляда.

В комнате свидетелей я сел у окна за столиком у телефона. Потом пришел громогласный Орловский [85] Эрнст Семенович Орловский (1929–2003) и начал говорить. Очень громко, как обычно. Я выдернул телефон из розетки, и тут же возник судебный клерк и потребовал вернуть телефон, потому что это непорядок.

Когда я вошел в зал, там уже была публика. На трех или четырех рядах амфитеатра — одинаково в темных пиджаках внимали процессу участники специального семинара сотрудников госбезопасности. Мне они показались вольнослушателями университета им. Патриса Лумумбы.

Во втором ряду сидел Андрей Дмитриевич. Я сел через проход рядом с ним. На нем была какая-то фиолетовая кофта. По ходу процесса я вел записи. Потом кто-то из задних рядов: «Гражданин судья, свидетель Адамацкий что-то записывает». Судья: «Свидетель Адамацкий, ничего записывать нельзя». А потом Сахарову: «Андрей Дмитриевич, вот Вы тут пишете, а потом на Западе появляется ложь». Сахаров ответил гениально: «Я ложи не пишу».

В перерыв я принес две кружки кофе с молоком и пирожки с таинственной начинкой — «саго». До сих пор не ведаю, что это такое. Мы сидели на длинной скамье за столом в одиночестве. Я спросил: «Андрей Дмитриевич, кем Вы сейчас служите?». Он, даже с какой-то гордостью ответил: « Сейчас я старший научный сотрудник ». Такого человека нельзя было не любить. Перед окончанием процесса он узнал, что я оказался совершенно без денег, так как гостиница оказалась дороже, чем я предполагал, и от него мне передали 25 рублей на обратную дорогу.

А день окончания процесса был днем последних слов обвиняемых. Последнее слово Револьта Пименова длилось без малого четыре часа. В первую очередь обвиняемый признал профессионализм органов КГБ: они по песчинкам в его портативном приемнике установили, что в определенный день он находился в определенном месте на южном берегу Крыма. Молодцы, ребята, когда надо, умеют работать.

Затем Револьт логически изничтожил всю тогдашнюю судебно-правовую систему.

Судья зачитал приговор и вынес частное определение: привлечь Адамацкого к судебной ответственности за дачу ложных показаний, которых на самом деле не было. Эрнст Орловский помог снизить срок Пименову: предъявил суду клочок бумаги о том, что в Публичной библиотеке Ленинграда свободно выдавались номера чешских и югославских изданий. Большая комната Орловского в коммуналке на ул. Ульяны Громовой, была тогда вся заставлена высокими стеллажами книг, рукописей, всяких разных бумаг Даже чтобы спать, ему приходилось книги, которые горами лежали на кровати, куда-то убирать. Как он сам со всем этим управлялся?

Периодически — по расписанию? — у него проводили обыски с изъятиями бумаг. Обыски, как правило, длились по нескольку часов, и участникам приходилось глотать бумажную пыль. Позже — во времена Клуба-81 — подполковник Коршунов (Кошелев) скажет:

— Игорь Алексеевич, попросите Эрнста Семеновича, чтобы он к нашему, очередному визиту выставлял к дверям все, что нас может заинтересовать.

Я попросил. Он, подумав, серьезно ответил:

— Просто не знаю, что их может интересовать.

А по окончании суда я подошел к адвокату, защищавшему Вайля. [86] Б. Абушахмин, впоследствие в коллегии адвокатов Москвы.

Спросил: насколько вероятно судебное преследование меня. Он ответил: маловероятно, слишком много шума вокруг всего этого.

В зале суда возникла какая-то суета — папка с текстом последнего слова Пименова пропала. Пименов возглашал: верните папку, чтобы охрану не наказали! И несколько раз восклицал — верните папку! пожалуйста, верните папку!

А в это время машина с академиком Сахаровым мчалась в сторону Москвы.

Теперь нужно было тихо покинуть чудный город Калугу, который только начинал мне нравиться. По дороге на станцию то и дело попадались группки подвыпивших молодых людей, явно склонных к задиристости.

Вагон электрички был полупуст. Нас было человек пять. Елена Георгиевна [87] Тогда еще не жена Сахарова. уютно согнув ноги, устроилась напротив на сиденье, прислонясь к стене вагона. Были бутылки кефира, печенье и спокойные, умиротворительные разговоры о важном, без подтекста.