Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Нет, у меня собственная система. Их много, таких систем. Все зависит от того, что брать в качестве исходных и ведущих признаков. Она далеко еще не завершена. Не совершенна. Я надеюсь, через несколько лет исполню эту работу. Но для вас, повторяю, я выделил отдельную клеточку и, поскольку вы первый встретившийся экземпляр, понятен мой интерес ко всему вашему несоответствию.

— Несоответствие системе?

— Реальности, — уверенно ответил аналитик. — Вы человек трезвой, ясной мысли. Тонкость чувств. Чувствительность сердца. Сердечные отношения. Относительность воображения.

К. М. улыбался: пой, птаха, пой.

— И при всем том, — продолжал аналитик, не обращая внимания на иронию, — при всем том, такие, как вы, не живут... Вы, извините, явление реликтовое. Как кистеперая рыба. Это интересно. Это забавно, это питает научный интерес.

— Ну, док, — произнес, смеясь, К. М., — и то хорошо, что я занял какое-то место в вашей системе.

— Да, но в той ее части, которая именуется hypotheticus contractus. Гипотетически ограниченное. Так что простите, коллега, но и здесь вы оказываетесь не в лучшем месте, — за пределами реально допустимого существования.

— Что ж мне теперь, не жить?

— Отчего же? Живите, коллега, радуйтесь. Вы умница. Радуйтесь, развивайтесь, растите выше себя. Но не давайте воли воображению.

Последние слова аналитик произнес тише, осторожнее, и усы его уныло опустились. Он быстро уставился в лицо К. М. и снова опустил глаза к столу, смотрел на свой палец, рисующий замысловатые вензеля. К. М. понял, и у него сильно забилось сердце.

— Это было, — сказал он.

— Не бы-ло, — ответил аналитик, ставя пальцем точку. — Ни-чего э-то-го не бы-ло. Я проверял, — быстро заговорил он, не глядя в глаза и лицо К. М. — Тех зданий, где вы, якобы, жили, не существует. Тот дом развалился. Не было никакого шефа Начтова. И космический корабль из бросовых жестянок, построенный каким-то сумасшедшим, никуда не улетал, его тоже не было. И глухонемого брата у вас нет. И матери нет, — вы воспитаны в детском доме. И поэта Канопуса. Я проверил все факты. Есть старик, похожий на Канопуса, он вместе с двумя старыми дурами организовал что-то вроде общественного бюро помощи инвалидам. Но сам он никогда — слышите?! — никогда стихов не писал. Это я проверял тестами. Он не имеет представления о версификации на уровне детей.

— Ну-у-у, — протянул К. М. после минутной паузы, — тогда примем все происшедшее за продукт моего ума — галлюцинацию. И тогда ваше восприятие моих истинных галлюцинаций оказывается в свою очередь псевдогаллюцинацией.

— Отнюдь, нет, — аналитик свирепо улыбнулся. — Вы существо разумное, рассудительное, нормальное. Это я тоже проверял там, в клинике. Я даже помещал вас в барокамеру, чтобы взять пробы на давление, холод, углекислоту и так далее. Никаких значительных отклонений от средней нормы я так и не обнаружил. И все-таки! — аналитик, досадуя, щелкнул пальцами, — нутром, вот здесь, — он стукнул себя по могучей груди, — чувствую: что-то не так, но что?

К. М. закончил складывать из листа бумаги кораблик с двумя трубами, поставил перед собой, посмотрел в глаза аналитика: серо-зеленые, они были очень серьезны.

— Послушайте, док, а если это был дебют четвертого измерения?

Аналитик печально покачал головой.

— Жаль, — К. М. искренне огорчился. — И еще я бы предпочел чуточку сумасшествия, самую малость, как перец к будничной похлебке... А душу мою не проверяли?

— Ваша душа, — ответил, не отводя непримиримого взгляда, аналитик. — Ваша душа есть совокупное восприятие деятельности внутренних органов. Обыкновенная изжога способна вызвать чувство мировой скорби.

— Не скажите, не скажите, — протянул К. М., — хотя, если взглянуть на проблему с вашей стороны, каждый вправе объяснить себе и другим любое непонятное или неизвестное явление любыми понятными и известными причинами... Да все так и делают. Иное — насколько точно и убедительно отразятся явления в ваших представлениях о них. Зеркало может оказаться кривым или замутненным.

— Я не верю, — перебил аналитик и даже постучал ребром ладони по краю стола, — не верю, будто вы могли жить одновременно в реальном и нереальном мирах. Этого не было, — аналитик вздохнул.

— Вы, док, с такой страстью уверяете меня, что этого не было, как будто только того и хотите, чтобы это было или стало возможно... Они предупреждали: придет аналитик...

— Хочу, — коротко выдохнув, признался аналитик, — разумеется, хочу, чтобы это было возможно — параллельное существование... Скажем, надоело здесь, ты отправляешься туда. А там все — совершенно другое, — аналитик мечтательно потянулся крепким телом, откинулся назад, сцепленными пальцами сзади охватил затылок. — Там люди снисходительны и беззлобны. Умны и внимательны. Щедры и благородны. Господи, до чего это было бы прекрасно!

— Ага! — воскликнул, торжествуя, К. М. — Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен.

— Нет, — улыбка спала, как повязка, с лица аналитика, — нельзя стирать случайные черты, они — патина времени. Это невозможно. Это иллюзия. Я надеялся, что у вас это пройдет, как временное помрачение...

— Зачем вы пришли? — сухо спросил К. М. и заговорил спокойно, тяжело, не торопясь. — Чтобы убедиться, что я ничего не забыл? Вы перестроили, переналадили мои мозговые волны. Вы слегка притупили центры, где рождались образы. Вы сделали, что могли, в соответствии с вашей научной концепцией. Вероятно, вы добились своего. Вероятно, мне никогда не вернуться в тот мир, где я жил долго и был счастлив. Возможно, вы совершили благо, вернув обществу полноправного и полезного человека, но одновременно вы обокрали меня. Реальная жизнь вокруг и я — мы равнодушны друг к другу. То, что вы сделали, возможно, зачтется вам, как научное достижение, но у меня для этого есть другое слово. То, что вы сделали — преступление...

— Как? — аналитик поднял тяжелое умное лицо.

— Преступление.

— Ну, коллега, знаете ли! — аналитик возмущенно запыхтел. — Это называется неблагодарностью. Вас подобрали на улице в тяжелейшем коматозном состоянии. Целую неделю я вас приводил в чувство. Я часами записывал ваш несусветный бред...

— Извините, — К. М. начал двигать перед собой по столу бумажный кораблик, — я не хотел вас обидеть, вы, вероятно, прекрасный специалист, но вы, кажется, чего-то не учитываете. Реальность — безысходность. Нельзя. Нельзя, чтобы человек бился о глухую стену вашего материализма, ограниченного, как гроб.

— Поздравляю, коллега, — аналитик открыто улыбнулся, — вы превосходно вжились в роль, перевоплотились в образ. Но сегодня играют другую пьесу. Знаете девиз фанатика? Не пытайтесь убедить меня новыми фактами, я для себя уже все решил. Я как-нибудь еще наведаюсь к вам, не возражаете?