Игорь Адамацкий - Созерцатель

Девушки в восторге зааплодировали.

— Итак, желаю всем здоровья и успехов!

Баранова сделала полупоклон, прощаясь. Миркин поспешил за ней. Выходя, обернулся, помахал рукой.

«Леди Нельсон» мрачно оглядела всех, ее взгляд остановился на Соне.

— Смотри, сучка, — пообещала «леди Нельсон», — еще раз высунешься — ..... порву!

— Можно, сеньор Колобок? — Антонио, смеясь, просунулся в дверь чердака и вступил с коробками в руках. — А где Лорелея?

— Где-то гуляет, не знаю. Садитесь.

Антонио постоял у лежащего на козлах распростертого лозунга, прочитал по складам, сел на край матраса.

— Сейчас будем пить кофе.

Кентавр у керогаза помешивал в кастрюльке, она источала чудный запах.

— У вас превосходный кофе, натуральный шоколад, искренние люди, — грустно признался Антонио. — А я скоро уезжаю. Пришел проститься.

— Что так? — удивился Кентавр. — А как же ваша карьера прокуратора борделя, первопроходца сексуальной анархии. Вы не имеете права бросать живую идею на гибельный путь, — усмехнулся он саркастически. — В ваш дом любви, я видел, завезли плоды даже технического гения, какие-то специальные кровати с механическим подбрасывателем. Импортные?

— Это ваши умельцы изготовили из отходов.

— Так вы теперь в передовиках?

— Увы, — развел руками Антонио. — Русский парадокс: у вас вершки достаются не тому, кто сажает корешки. Главным хормейстером будет товарищ Попов. Тоже из пришельцев. Человек, в присутствии которого молоко сквашивается, а кефир покрывается плесенью.

— Ну! — сказал Кентавр. — Это у нас случается сплошь и рядом. Но зато на вашу долю, Антонио, остается внутренняя, не замутненная завистью гордость. Готово! Выключаем. Так. — Он погасил керогаз. — Попова я знаю. Этот кадр всех ваших девочек заразит скукой смертной, скукой страшной, скукой едкой.

— Возможно, — равнодушно отозвался Антонио, — меня это не касается. Мавр сделал свое дело. Мне стало скучно. Теперь пусть у них негры работают. Я уезжаю к маме в Сицилию.

Кентавр присел рядом, обнял за плечи.

— Антонио, голубчик, не подхватите у нас вирус русской тоски. Это похуже сибирской язвы. Иначе от эпидемии погибнет вся ваша стерильная Европа. Неужели так тошно? — он заглянул в глаза итальянца.

— Тошно, — серьезно ответил Антонио, — боюсь, что и дома мне останется тошно. Придется на время куда-нибудь податься. В Канаду или в Китай. А вы написали свою книгу? Я все жду, когда кто-нибудь из вас напишет настоящую веселую книгу.

— Книгу? — Кентавр встал, налил из кастрюльки кофе в две кружки, сунул железную кружку в руки итальянца и сел рядом. — Написал. Очередная сумма бесполезных слов, — усмехнулся он. — Не прибавляющих в мире ни добра, ни надежды. Что толку? Сердце мудрых по-прежнему в доме плача. А невежды так же упорствуют, и мы так же ждем праведников, а радость другим.

Антонио хлебнул кофе, тронул ногой коробки.

— Пирожные из «Метрополя». Полтора часа в очереди стоял. Наслушался мнений народных за глаза и за уши. Передай пирожные Лорелее. Она любит сладкое. Она хорошая девушка. Настоящая. Ты люби ее. Мне она как-то говорила, что ты ждешь пришельцев из вселенной. Они еще не появились?

— Нет, — улыбнулся Кентавр, — я еще жду. А потом перестану ждать. Лучше ждать невозможного, тогда не ранишься болью обмана. Посмотрим. Сначала мы перезимуем, а там видно будет. Там придет весна, праздник земли и карнавал неба. Ты приезжай весной. Тогда самое красивое небо здесь, у нас.

— Хорошо у тебя тут, — огляделся Антонио, — просто и честно. Я мыслю, значит, не живу, а существую. Когда-то на чердаках ютилась мечтательность, затем прозябало отчаяние, а теперь обитает мудрость, изгнанная из жизни. Скажи, Кентавр, отчего у вас так много мелочных мерзавцев? Я знаю, я читал Достоевского. У него даже негодяи какие-то крупные, решительные, интересные. А сегодня даже и негодяев крупных не встретишь. Прямо какие-то насекомые населяют некогда гордую Россию, а?

— Ничего, Антонио, — успокоил Кентавр, — все не так худо, как видится и переживается. Мы и сейчас горды. Такой кураж! Вот мы со всем народом да ка-а-ак напряжемся да ка-а-ак построим лучшее в мире!

— Что ты! — испугался Антонио. — Не надо. Ты лучше улетай со своими новыми пришельцами или попытайся договориться с прежними.

— Ну-ну, Антонио, не позволяй печали в тебе трудиться. Работа горя не всегда заканчивается радостью... А я еще подумаю, улетать или остаться, — продолжал Кентавр, и неясно было, что в глазах поигрывает или приплясывает, злость или веселость. — Мы народ верующий. Ты сам убедился. Верим в партию, в начальство, в самих себя, в разрядку напряженности, в человеческую натуру, в торжество добра, в своих святых, в воскресение, в историческое возмездие, в социальную справедливость... Я ничего не упустил?

— В «авось», — подсказал Антонио.

— Благодарю, голубчик, самого волшебного слова я не назвал. С нашей «авосью», непобедимой и вечной, мы везде при месте, здесь ли, в космосе ли, или в любой черной дыре. Тс! — прислушался Кентавр. — Моя принцесса восходит по лестнице.

Снизу доносился плавный голос и различались слова:

И через минуту появилась она сама, простоволосая и порозовевшая от быстрой ходьбы.

— Здравствуйте, Антонио. Отчего такой печальный?

— Пришел проститься, сеньора, позвольте ручку. — Антонио склонился над рукой Лорелеи. — Пальчики холодные. Нужно носить перчатки. Я пришлю вам кружевные. И к ним туфельки золотистые.

— Спасибо, Антонио. А почему «проститься»? Нам было так интересно с вами.

— Заскучал парень, — сказал Кентавр. — Наши пенаты ему как заплаты на новое платье короля. Вот и заскучал. Шел за шерстью, вернулся стриженый. Да и за идею обиделся. Бедный Антонио. Распаковывай свои пирожные, мы еще кофе сварим. Как говорил один обжора: если нет выхода, тогда есть вход хотя бы для одного кусочка. И еще он говорил: если тебе плохо — ешь, если хорошо — тем более ешь.

— Да, да, — заметил Антонио, — я видел, у вас много толстых женщин. Это от безысходности счастья...

— Артемида, рыбка моя золотая, — умолял Антонио, — в присутствии товарища Попова молчи. Иначе сорвешься на диссидентство и тогда все пропало. Тетечка Агаточка, а вы обаяйте гостя, обаяйте. Сейчас все зависит от него.

И когда товарищ Попов появился и вошел в ротонду, где уже млел нетерпеливым ожиданием приготовленный стол, он, товарищ Попов, прокуратор дома телесной радости, главный эксперт по сексуальному развитию всех слоев населения был и обаян, и смягчен, и умилостивлен. После двухчасовой закуски и возлияний дамы незаметно растворились в другие комнаты, и Антонио с Поповым остались одни.