Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Здесь чисто, светло...

— И красиво, да? Допустим. Но среди твоих клиентов могут попасться люди, физически не вызывающие приязни. Представь себе висячие животы, тонкие ляжки, дряблые мускулы.

— К этому можно привыкнуть, — широко улыбнулась девчушка. — Среди них могут быть добрые и жалостливые. Доброму мужчине можно простить большое брюхо.

— Хороший ответ, — удовлетворился Попов. — Но ты рискуешь не заработать много денег, если на тебя не будет заявок. Ты знаешь об этом?

— Я буду стараться.

— Н-да, — подумал Попов, — пожалуй, мы тебя берем. Поработаешь у нас, потом замуж выйдешь. За какого-нибудь директора крупного завода. Хочешь? Мы свои кадры бережем, на ветер не распыляем и в ничтожество не дадим впасть.

Девчушка отрицательно покачала головой.

— Вот тебе и на! — рассмеялся Попов. — Все хотят замуж, одна ты не хочешь. А чего же ты хочешь?

— Когда накоплю денег, — девчушка порозовела от откровенности, — тогда уеду в деревню.

— Зачем? Что там хорошего? Какие клюквы-апельсины?

— Когда я была маленькой, ездила с бабушкой в деревню. Далеко-далеко. И там убежала в хлебное поле. Там было много-много васильков, а в небе пели жаворонки. Они застывают в воздухе против солнца, закрывают глазки и поют. И много-много васильков и колокольчиков. Я хотела там потеряться, чтобы меня не нашли, а меня нашли и вернули к людям.

— Прелестно, — растаял в улыбке Попов, — это замечательно, если у человека есть мечта, даже такая странная. Ты очаровательно наивна, хотя, сказать правду, что-то напутала. Если расцветают васильки, то жаворонки уже не поют ни против солнца, ни против ветра. Но не в этом суть, а в том, что у тебя есть мечта вопреки сожалениям твоей трудовой жизни. Я ставлю на тебе крест вместо нуля. Надеюсь, ты будешь иметь успех. Была нулем, а стала крестом, — пошутил Попов и наклонился к профессору. — Какие-нибудь индивидуальные позитивы у девушки есть?

— Исключительные данные, — прошелестели вишневые губы, — уникальные способности к произвольному сокращению вагинального сфинктера. Это очень эффективно для клиентов со склонностью к импотенции.

— Прелестно, прелестно, — обратился Попов к девчушке. — Так как тебя зовут? Мне кажется, я тебя где-то встречал. Ты в кино не снималась?

— Соня меня зовут.

— Соня, Соня, — пробормотал, вспоминая, Попов. — Мармеладова?

— Да, — удивленно ответила девчушка.

— А ты не читала писателя Достоевского?

— Кого? Не читала, — испуганно ответила Соня. — Я слышала, это очень хороший писатель. Он сочинил много цыганских песен.

— Ну-ну, — проворчал Попов добродушно, — ты, вероятно, путаешь его с Исаковским.

— Я прочитаю, — заторопилась Соня, — запишусь в библиотеку и прочитаю все, что вы скажете.

— Ну-ну, — улыбнулся Попов, — успокойся. Энтузиазм к знанию есть стимул достижений. Иди. Я сказал, мы тебя берем.

— Большое спасибо, — кивнула девчушка и мигом выпорхнула за дверь невесомо, как пушинка с березового листа.

— Вот такие пироги, господа чрезвычайные троечники, — поддразнил Попов. — Ответьте-ка, молодой человек, — обратился он к ассистенту. — Вы как будто сдавали кандидатский минимум. Кто это сказал: «История творится дважды: сначала как трагедия, затем как фарс?»

— Вы имеете в виду Карлейля или Маркса? — покраснел ассистент.

— Достоевского я имею в виду, — построжал лицом Попов, — Достоевского. Больную совесть нашу. На здоровом теле нравственно обоснованного прогресса.

— Взгляд иностранца на Россию неглубок, неухватист и оттого неверен, — выговаривала своему племяннику за ужином тетя Агата. — Я понимаю, вы там у себя в Европе все подсчитываете, сопоставляете, согласовываете, сравниваете. Иными словами, прикидываете. Но в результате вы видите только то, что хотите увидеть, и говорите то, что от вас хотят услышать. Но наш второй секрет в том, что мы и сами в своей стране оказываемся иностранцами, как мы с тобой однажды говорили. И тоже все время говорим, говорим, говорим. А живем так, будто у каждого из нас есть возможность после бессветной ночи в одно прекрасное утро сесть на белый пароход и уйти по воде куда ни глаз не достанет, ни голос не достигнет, ни волосатая рука не дотянется. Мы временные в своей стране, и каждый наш шаг зависит от решения какого-то учреждения.

— Кажется, я понимаю, кажется, даже я понимаю. — Антонио подцепил кусок колбасы, отправил в рот, с отвращением пожевал. — Кажется, даже ваша кооперативная колбаса отдает крысиными хвостиками. Но что поделаешь? Как назовешься, то и есть будешь... Вы живете вверх ногами, тетя Агата. Когда-то, лет двести назад, когда у вас еще только начиналась традиция «потемкинских деревень», по-нынешнему показуха, тогда в сознании русского человека выстраивалась некая пирамида авторитетов. На самом верху сидел то добродушный, то яростный, но всегда своей, понятный Бог-отец. Чуть ниже — царь-батюшка. Затем — губернатор. Затем деревенский староста. И наконец, отец в семье, чей авторитет был незыблем, решения не обсуждались, и слово было законом. Потом ваша революция, дай Бог ей долгих лет жизни и здоровья, вернее, сначала не революция, но агрессивный атеизм, затем революция опрокинули пирамиду авторитетов. И в семье вместо отца главой сделали мать, и вы сегодня можете взывать о помощи? К советской власти? Не смешите, тетя Агата. К партии? Ой, умру от смеха.

— Тэ-тэ-тэ, — передразнила Агата, ишь, разохотился суд над нами творить. — Таких судей за одно место да в музей.

— А почему и не творить над вами суд? — невинно раскрыл Антонио бесстыжие свои черные глаза. — Когда вы здесь еще на деревьях гнезда строили, да и не знали как их, гнезда, толком вьют, у нас уже была давняя культура земледелия, идеологии, государственности, любви.

— Именно поэтому ты приехал устроить здесь свой грязный бордель? — презрительно прищурилась Агата.

— Отчего же грязный? — обиженно удивился Антонио. — Там будет чисто и светло, как в интуристовской гостинице, которая сама по себе уже и есть публичный дом. А тяга к проституции и похоть к рабству в крови человека. Я помогаю людям выразить самих себя. Action directe [37] прямое действие (фр.) , так это называется. Но может быть, — усомнился он, — здесь и кроется некая тайна. Мы, люди запада, живем реальной жизнью, а вы идеальной. Вы всю свою историю в минувшие два столетия живете идеальной жизнью, потому и просмотрели свое будущее.

Такие разговоры случались в ротонде чуть не каждый вечер, и чем крепче стояла Агата Сципионовна на своей любви к отечеству, тем энергичнее нападал на эту любовь Антонио, будто задавшись целью испытать эту любовь на прочность, и совершенно напрасно, так как эта любовь и без того подвергалась испытанию каждый день, но не только не умалялась, но, напротив, становилась все крепче и огромней, так что и самой Агате Сципионовне начинало казаться, что в ней нет иных чувств и мечтаний, кроме любви к родине и мечтания о ее непреходящем счастье.