Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Что тебя так раздражает? — тетя Агата налила племяннику вторую чашку. — Разве у вас такой кофе? Хуже этого.

— Grazie tante [33] большое спасибо (ит.) , — сказал Антонио. — Ваша перестройка — это детская игра в войну. Все бегают, суетятся, слышны хлопки выстрелов, клубы дыма, но никто не падает, нет ни стонов раненых, ни проклятий врагу.

— О, стонов и проклятий у нас предостаточно в любые времена, — Артемида с нежностью посмотрела в сладкие глаза Антонио, — нигде в мире люди не жалуются так часто и нудно, как у нас.

— Умом Россию не понять, аршином общим не измерить, — назидательно изрекла тетя Агата, строго поджимая вялые морщинистые губы. Она решила обидеться за Россию.

— О да, да, — небрежно согласился Антонио, — ни умом не измерить, ни аршином не понять. Об этом мне рассказывали ваши эмигранты. А почему вы, тетечка Агаточка, обижаетесь? — Антонио послал старухе воздушный поцелуй. — Я понимаю, если многие обижаются на Россию, кто-то должен обидеться за нее.

— А что с перестройкой дома? — перевела разговор Артемида. — Подвигается или тормозится, как в прежние времена?

— На чердаке будущего публичного дома живут двое сумасшедших, — сказал Антонио, — мужчина и юная женщина. Она по заказу ваших предприятий и организаций пишет ваши идиотские лозунги, а он, его зовут Кентавр, притворяется композитором, читает книгу и надеется отыскать какие-то четыре смысла. Глупец. Все истины давно найдены и записаны в Британской энциклопедии.

— Если он худощав и седовлас, — вспомнила Агата, — то я слышала, что он нашел свои смыслы.

— Это, наверное, он, — подтвердила Артемида, — мне рассказывали. Я думала, он давно умер. Такие не могут дышать нашим воздухом, он их душит. А этот сумасшедший, оказывается, не задохнулся. Значит, привык. Но все равно, таких людей жизнь умаляет в размерах, пока не останется одна голова, а потом и она закатывается под кровать. Это случается со всяким, кто много думает.

— О да, спасибо, теперь я знаю. Это герой фольклора. Questo qua fiaba, — рассмеялся Антонио. — Колобок. Теперь я буду называть его сеньор Колобок. Я сказал ему, чтоб он ко всем чертям убирался с чердака, а иначе я позову милицию. Дурачок, он ждет инопланетян. А пришельцы давно здесь и работают в партийном аппарате. Двоих я знаю, это Баранова и Миркин.

— Так я и думала, — обрадовалась Артемида, — когда я увидела, что Баранова такая мертвая и глупая, я подумала, что здесь что-то неладно, не обошлось без чертовщины.

— Да, но они делают вид, будто такие же люди, как мы с тобой. И еще Колобок сказал, что взорвет бордель, если его лишат чердака, и тогда голые проститутки запрыгают из окон. И тогда я сказал, что он может жить на своем чердаке, если ему нравится и если его не пускают жить в приличный дом, пусть живет со своей bel pezzo di ragazza [34] такая приятная девочка (ит.) , прелестницей, но за это должен работать Швейцером или как эти бессребреники у вас называются?

— Охранники на проходной, — подсказала Артемида.

— Si, Guardia. Пусть на воротах ищет свою четвертую печать. А потом убирается к своим марсианам. И живет среди них, если не выдерживает терпеть в своем замечательном народе и брезгает пользоваться социальными завоеваниями революции. Новые резервы сотрудничества. За строкой оперативной сводки. Поле требует ухода. Время важных реформ. Революционный держим шаг. Следуя традициям Октября...

— Антонио! — воскликнула Артемида, и молодой человек испуганно замотал головой, отряхивая накатившее безумие.

— Антонио, — сказала Агата сочувственно, — когда ты вернешься домой, тебя там не узнают. Скажут: «Антонио, что эти ускоряльщики с тобой сделали? Ты стал совсем русским коммунистом. Уезжай в свою Россию».

— Non fa niente! [35] не беда (ит.) — рассмеялся Антонио. — Я верю: Мадонна убережет меня. Даже если полюблю Россию больше прежнего. Но здесь все странно: рассудок возмущается, а сердце, оно живет по другим законам. Я читал старую книгу француза прошлого века, маркиза де Кюстина о Николаевской России. Он говорит, что вы — страна фасадов. По этикеткам у вас все есть, и культура, и развитость, и общественное самоуправление. А заглянешь за этикетку — пусто. Гипноз какой-то! Каким своим глазам верить?

— Эка удивил! — рассмеялась Агата. — Это что! Мы привыкли. Вспомни совет Козьмы Пруткова: «Если на клетке с тараканом увидишь надпись «крокодил» — не верь глазам своим». А у вас за каждой этикеткой такое, что и тебе вообразить невозможно. Может быть, сегодня и мы, и все, что с нами происходит, есть величайшая загадка на земле!

Миркин сидел на скамейке за головой Маркса, держал перед собой развернутую газету со свежими прокисшими новостями, делая вид, что читает с напряженным восторгом и чувством глубокой исторической уверенности в правоте, но на самом деле наблюдал, как по аллее двигаются озабоченные и малоозабоченные посетители, и ждал просвета в этом хождении, и когда увидел, что его не могут услышать посторонние, произнес внятно:

— Meine Verspätung war mir sehr, höchst unangenehm [36] то, что я опоздал, крайне неприятно (нем.) .

Маркс едва слышно кашлянул в ответ, давая сигнал, что услышал Миркина, и тогда Миркин торопливо, но четко продолжал по-немецки:

— Подслушивающие устройства под вами и Фридрихом я вывел из строя. Испортил. Теперь около суток подряд вы можете говорить спокойно, не боясь подслушивания.

— Спасибо, камарад, — неожиданно по-русски произнес Маркс. — Говорите со мной по-русски. Я изучал русский по поэмам Пушкина, чтобы в оригинале читать произведения Ленина.

Миркин пылко вздохнул, переводя взволнованное дыхание.

— Я поражен, товарищ Маркс, — сказал он, притворно переворачивая газеты, чтобы прохожие издалека не заподозрили. — Я тоже изучал немецкий, чтобы завершить работу над диссертацией об образе Ленина в произведениях Гете и Шиллера. Это огромная радость, что вы не брезгаете со мной беседовать. Мы с вами старые партийцы и должны обмениваться взглядами на историю и опытом борьбы за коммунизм. Achtung! Сюда приближаются! — прошептал Миркин. — Я приду завтра. Вы узнаете меня по паролю. Я подкрадусь сзади и произнесу: «Миркин и Маркс: родина и свобода». В ответ прокашляйте вот так: кхе! кхе!

Миркин сложил газету и не торопясь, походкой выгуловщика собаки направился к решетчатым воротам.

Антонио по просьбе Миркина едва-едва уговорил Кентавра прийти на прием к товарищу Барановой, которая должна знать все про все и особенно настроения и чаяния простого народа, к которому несомненно принадлежал и Кентавр, потому что у него все было просто, — и лицо, и одежда и мысли.

Баранова пригласила Кентавра в кабинет — через секретаря — чтобы узнать, насколько он продвинулся и поисках четырех истин. Об истине жизни в прошлом, настоящем и будущем она знала все и способствовала агитации и пропаганде, чтобы знали жители города и окрестных поселков.