Игорь Адамацкий - Созерцатель

— И тогда они сказали, — тихо продолжила Лорелея. В ней слабо шевельнулось чувство счастья, как дитя во чреве матери делает первые неуверенные шаги, толкает головой, чтобы начать выход к миру. Но это было еще тонкое и нежное движение, потому что рождалась душа. И она боялась, что маленькое, крохотное, некрасивое, еще не расцветшее счастье может не созреть, если не будет живительных соков. — И тогда они сказали: ты нашел один смысл. Ты умница. Мы не надеялись, что ты сможешь найти его. За тобой еще три. И тогда ты станешь равным самому себе и каждому из нас. И мы придем за тобой и возьмем тебя. А пока живи и мучайся — вот твоя доля, твой камень. Тебе тащить его, а не нам. Мы чужие здесь, и все здесь чужое нам. В тебе мы научаемся различать человеческие черты. Не потеряй их. Через два года...

— Через два года они пришли во второй раз. Я тогда жил... где я тогда жил?

— Ты нигде не жил, — она нежно погладила его лицо тонкими длинными пальцами, — забудь об этом, ты жил нигде, ни там, где это было, ни там, где этого не было...

— Да, вспомнил. Я сидел в своем кабинете и вдруг обернулся и увидел: они тоже здесь, рядом, сидят в креслах и спокойно смотрят на меня. Они пришли за вторым смыслом, но я не чувствовал себя так уверенно, как в первый раз. Это было нужно им, чтобы я нашел, а никому другому сегодня, потому что сегодняшнего времени нет. И полгода назад я добыл для них третий смысл. Они тогда рассмеялись и сказали, что не думали, что это так просто. Что чрезмерная сложность их бытия помешала им взглянуть на вещи именно с этой стороны. Но последний, четвертый смысл все время ускользает, хотя я будто кожей чувствую, что это где-то рядом...

Кентавр смотрел в низкое окно в лицо ночной жизни. Темнота изнутри чердака втекала в лунную ночь, смешивалась с тихим светом, и он искажал презренность земли там, где человек оставил следы пребывания. Ночью в лунном пробуждении красота расколдовывала уродство, и даже мертвые казались живыми, которых забыли простить.

— Я боюсь, — она дотронулась губами до его шеи, — они прилетят и заберут тебя или убьют. И тогда ты напрасно потратил жизнь. Скажи им, — просила она, — если они не захотят взять нас обоих, тогда пусть убьют, мы будем неразлучны и после смерти, как в преджизни...

— Не плачь, — он осторожно погладил ее по голове, — иначе пойдет дождь, и небо заплачет с тобой. Не знаю, когда они явятся. И как они посмотрят на нас, какими увидят. У них все не такое, как у нас. И между тобой и мной тоже лежит целое поколение... Давай смотреть правде в глаза...

— Не хочу смотреть правде в глаза, — мотала они головой, — не верю ее глазам, они врут, и сама она врет.

— Милая, ласковая, — гладил он ее голову, — нежная, чуткая, самоотверженная, добрая, верная, умная, самая красивая девочка на свете. Спи, любовью благословенная. Во сне человек свободен и крылат. Пусть тебе приснятся добрые звери там, у угловой комнате твоего сна... Там рыжие лисы мелькают во сне на белой стене, на черной стене...

Главный эксперт по комплексному планированию сексуального развития до трехтысячного года товарищ Попов напряженно работал уже второй час. Справа за столом сидел профессор сексологии с вишневыми мокрыми губами и трясущейся головой. Слева — ассистент профессора, выпускник ветеринарного института. Кандидатки на службу в дом терпимости должны были отвечать на щекотливые вопросы экспертной комиссии, и многие из кандидаток хихикали. Затем они — по программе — должны были исполнить несколько гимнастических упражнений для показа степени владения целым телом и его отдельными частями, затем им предстояло прочитать вслух с выражением и эмоциями стихотворение или короткий рассказ, показывая знание системы Станиславского и придавая голосу сексуальную мелодику и зазывность. И после всего этого кандидатки удалялись переживать сомнение избранности.

Товарищ Попов с прокисшей физиономией, тусклыми глазами и потной прядью на лбу, весь из себя заостренный на окончательную победу социализма во всем окоеме истории, оборачивался налево, направо, спрашивал с демократической кривой усмешкой:

— Ну что, господа чрезвычайные троечники, ставим крестик или нолик? Или как?

Профессор смотрел за спиной Попова на своего ассистента, перемигивался с ним, как при игре в карты, наклонялся над своим местом за столом и, прикрывая ладонью, ставил в списке крестик или нолик. Ассистент и товарищ Попов, также прикрывая ладонью, отмечали знаки в своих списках. Так обеспечивался тайный и объективный подход к процедуре экспертизы.

Когда подсчитали крестики-нолики, оказалось, что все сошлось, кроме одной кандидатуры.

— Введите, — приказал Попов.

Ассистент выскользнул из-за стола, исчез за дверью и вернулся с маленькой белокурой худенькой девчушкой, одетой в старую выцветшую юбку и длинный коричневый свитер без воротника. Длинная тонкая шейка, как у полузадушенного бройлерного цыпленка, вызывала жалость к себе и отвращение ко всем остальным. Девушка села на стул в трех шагах от комиссии, положила бледные руки на сведенные колени, робко посмотрела на Попова.

— Номер тринадцатый? Или как? — спросил Попов, глядя в поданную ассистентом карточку регистрации. — Где промышляла до этого?

— На трассе...

— А, с интуристами работала, — удовлетворенно пояснил себе Попов. — Почему занялась этим ремеслом?

Девушка пожала плечами и опустила глаза.

— Отец? Мать? — Попов смотрел то в глаза девчушке, то в лист, проверяя точность ответов. Он знал, что люди от рождения склонны ко лжи и только перед смертью иногда исхитряются сказать правду, которая тогда уже ни к чему не пригодна.

— Отец алкоголик. Мать лишена родительских прав, — девчушка независимо тряхнула головой, подняла лицо.

— Обыкновенная история, обыкновенная история, — сказал Попов, глядя задумчиво на девчушку, вспоминая, где он мог ее видеть.

Ассистент наклонился к уху Попова, зашептал: «Живет с бабушкой. Бабушка тоже проститутка. Со стажем. Маленькая пенсия. Дороговизна жизни и всякое такое».

— Наркотики пробовала?

— Зачем? — безразлично удивилась девчушка.

— Ну, многие твои сверстники находят в этом новизну ощущений. Прямо-таки и не знаю, милая, что с тобой и делать. Мнения о твоей кандидатуре разделились. С одной стороны, твой прежний опыт предполагает мастерство высокого класса. С другой стороны, вид у тебя какой-то неавантажный. Не дотягиваешь до стандартов бюста и бедер. Неразговорчива. Впрочем, некоторые предпочитают неразговорчивых, — коротко хохотнул Попов, — потому что сами не научены умным разговорам. А ты-то хочешь у нас работать?

Девчушка кивнула.

— А почему хочешь у нас работать? — интересовался Попов. — Отвечай правду. Нам полагается знать и учитывать психологию молодой души.