Игорь Адамацкий - Созерцатель

А сегодня вечером, нет, уже вчера вечером позвонил из Милана Антуан, и по его тону, голосу, разговору я поняла, что Сесиль ему уже осточертела и что моя победа близка.

Мы поболтали по телефону, я спросила, какая там погода, как идут переговоры с фирмой, видел ли он боевик Чинизелли и потом, будто кстати, спросила, не знает ли он, куда девалась Сесиль, что-то я давно ее не встречаю.

Наш Антуан сказал, что понятия не имеет, куда запропастилась Сесиль, хотя я отлично слышала, что Сесиль стоит рядом с ним, старается не дышать и трется о плечо своей грудью, или что там у нее вместо этого. Потом я сказала, что когда он вернется, надо непременно пригласить к нам Сесиль на какой-нибудь вечер, что женщина с такой яркостью, оригинальностью, с такой бездной вкуса во всем, — украсит наш вечер. Я даже как будто видела лицо Антуана, оно все больше хмурилось, чем более расчетливо и расточительно я расхваливала его подружку.

Я повесила трубку в полной уверенности, что через день мой дурачок прискачет. От этого, от ощущения близкой, зримой и полной победы над соперницей я долго не могла уснуть.

А под утро пошел снег, такой крупный, как лепестки яблонь в доме отца, такой белый, как мое свадебное платье много лет тому назад. И тогда я уснула. Но не надолго: мне снилось, будто я зашла в кабинет врача и застала там врача и Антуана, занятых нехорошим делом; помогал им мой духовник и при этом повторял: «суккубус и инкубус». И еще: «In inferno nulla est redemptio [69] от ада нет спасения (лат.) ». Это было так смешно и гадко смотреть на всех троих, что я проснулась и услышала, как Натали разговаривает в гостиной с кем-то, чей голос, низкий и звучный, был мне совершенно незнаком. Я поняла, что Натали исполнила свое намерение — пригласить на вечеринку в качестве почетного гостя первого мужчину, которого она встретит на улице. Видимо, встретила она идиота, потому что теперь вовсю учила его, как ему держаться и что говорить, когда появлюсь я.

Наконец, я вошла в гостиную и увидела мужчину средних лет, среднего роста, средней наружности, ничем не примечательного и совсем не опасного — матери это сразу, интуитивно чувствуют, неопасного для будущности Натали. Она сказала:

— Мама, познакомься, это русский писатель. Он издается под псевдонимом «Старик».

Я посмотрела на русского, взгляд у него был ясный и одновременно острый и пытливый, совсем не дурацкий. Только бы он не начал выказывать свое остроумие, — русский юмор — это то, от чего сразу повышается кровяное давление и начинается сильнейшая мигрень. Но так называемый старик смешно дернул вниз головой и сказал:

— Бонжур, мадам...

«... А когда самолет приземлился в Бурже, я увидел, что идет снег. Около самолета было темно, метрах в пятидесяти большим кристаллом, оправленным в бетон, светилось здание аэропорта, и шел снег, это было очень красиво, хотя снег казался неестественным, оперным, — он падал медленно и торжественно и был крупным, точно ватным.

Я никогда прежде не летал ночью над Европой и никогда прежде не бывал в Париже, и, не обнаружив той картины залитых огнями городов, всего того, что ожидалось воображением, был разочарован обыденностью, будничностью событий и людей, хотя, по правде сказать, ничего иного ждать не приходилось: все мои праздники давно уже миновали.

Накануне всех пассажиров развлекла отсрочка рейса, — в Вене весь самолет и багаж пассажиров — и это вызвало небольшие правовые осложнения — были тщательно осмотрены: искали взрывчатку, будто бы заложенную в самолете; бомбы не нашли и тогда еще раз проверили паспорта пассажиров, — чиновник Интерпола внимательно рассматривал документы, разглядывал лица, сверялся с какой-то своей картотекой. Иногда, не ограничиваясь формальной проверкой, он задавал несколько посторонних незначительных вопросов, но по тому, как он выслушивал ответы и как при этом смотрел в глаза отвечавшему, я понял, что чиновник, несмотря на свое простецкое лицо и такие же простоватые, деревенские, манеры, отнюдь не простачок, каким кажется, и с психологией общения знаком накоротке.

— Вы русский? — спросил он, разглядывая голографическую карточку на моем паспорте.

— В документах сказано.

— В паспорте указывается гражданство, — мягко возразил чиновник, — а я спрашиваю о национальности.

— Да, я русский.

— Это хорошо, — зачем-то сказал он и мельком оглядел меня cap-a-pie. — Каким еще языком владеете, кроме русского?

— Немного английским и немного французским. И тем и другим достаточно плохо. Но вполне достаточно, чтобы познакомиться с законами о терроризме без помощи адвокатов.

Чиновник улыбнулся и посмотрел мне в глаза. «Ты совсем не тот, за кого себя выдаешь», — прочитал я в его взгляде. «Попробуйте доказать это», — прочел он в моем взгляде.

— Ну хорошо, — сказал он. — С документами у вас все в порядке. Париж — ваша конечная цель?

— Конечные цели ведомы только Господу Богу, — улыбнулся я.

— Какую же религию вы исповедуете?

— Никакой в отдельности и несколько частями.

— Что вы выбираете из разных религий? — с интересом спросил чиновник Интерпола.

— Любовь к человеку, — произнес я с грустной торжественностью, рассчитывая на эффект высокопарной сентиментальности.

— Разумеется, — грустно согласился чиновник. — Всегда больше всего крови проливают из любви к ближнему.

На том мы и расстались, очень довольные друг другом, но в Париж я прилетел с опозданием.

Снег все еще падал, неестественно крупный и в свете фонарей особенно блестящий, когда я подошел к стоянке. Свободных машин было много, но я почему-то выбрал эту, темно-фиолетовую, возможно, гармонирующую с моим настроением, ведь, в конце концов, все наши поступки детерминированы гомеостазом.

— Свободны? — спросил я шофера, чей локоть в кожаном рукаве куртки торчал из окна машины.

— Пожалуйста, месье, — ответил шофер, показав в окно кожаную кепку с огромным козырьком. — Фирма «Лябрюйер и сыновья» гарантирует скорость, безопасность и комфорт.

— Лябрюйер — это вы, — сказал я, усаживаясь, — а где сыновья?

— Сыновья спят дома, — ответил он, включив мотор и выруливая на автостраду. — Мишель — справа от окна, Анри — слева, а Робер — в спальне рядом с матерью.

— Маленький?

— Два месяца. Куда ехать, месье?

— Если у вас много бензина, тогда просто повозите меня по Парижу, где вам самому нравится. Я здесь впервые.

Мотор заглох на улице Святого Жака.

— Приехали, месье. Мой мул заупрямился, — сказал шофер, открывая дверцу, чтобы выйти. — Говорил я своему механику, чтобы проверил эту чертову электронику, а у него, сопляка, только бабы на уме.

— Двуспальный ум у вашего механика.

Я вышел из машины и увидел Натали. То есть Натали она оказалась потом, а сначала это была девушка в пятнистой тонкой и мягкой шубке. Девушка стояла, закрыв глаза и подняв лицо к небу так, что на лицо падали снежинки, белые и крупные.