Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Это вы к чему? — нервно спросил Пономарев. — Хотя да, конечно. Это бросается в глаза на каждом шагу. Иными словами, — бесконтрольное засилие кретинизма.

— Да, — печально подтвердил довольный Бонтецки. — Мы — последние могикане духовности. Привыкайте к мысли — быть последним могиканином. Вы готовы к этому? Переносить равнодушие чуждых, подвергаться насмешкам завистников, преодолевать бездарность многих. Вы знаете? Нас не любят.

— Догадываюсь... Пусть их, — подыграл Пономарев, — на что нам ихняя любовь? Что им Гекуба и что они Гекубе?

— И нас превратят в собак, — мелькнуло сомнение в очках Бонтецки. — Кто вас рекомендовал в клуб?

— О клубе рассказал Борисов. Он высокого мнения о вашей деятельности. А вообще мой приход сюда — цепь случайностей.

— Гм... Не верю в случайности и вам не советую. Случайность — средство самообмана. Или дубина за углом. Идешь себе, идешь, мотивчик насвистываешь, поворачиваешь за угол, а там тебе — дубиной по башке. И в ваши случайности я не верю. Вы пришли специально...

— Понимаю. Вы не доверяете. И совершенно справедливо. Иначе обманут. Но готов читать стихи. Чтоб доказать преданность музе.

— Не надо! — с откровенным отвращением поморщился Бонтецки и заговорил быстро и коротко, будто рубил чурбачки для самовара. — Семейные праздники. Мамаша-дура ставит крошку-дочку на стул читать рыгающим гостям. Не надо. Вы все сделаете на секции поэзии. Наши поэты любят коллективные читки. Одна из форм нашей работы. Некто глаголет, остальные в рот ему смотрят. Вдруг птичка вылетит. Борисовым не обольщайтесь. Функционер. К тому же — адепт реализма. Это страшно. Реализм поведенческий — средство выживания в идиотическом мире. Реализм творчества — тупик. Вам необходимо врубиться в наши дела. Как в джунгли. Топором ума. Практически. Ходить по инстанциям. Подписывать дурацкие бумажки. Может, удастся ведро краски на ремонт клуба. Все прелести социализации. Понимаю: поэт должен сидеть в олимпийской тиши мансарды и творить возвышенное. Многие так думают. Но у нас творчество — дело личное. Никто не спросит. Каждый сам себя предлагает. Читают для своих. Друзей, знакомых, любовников. А работать — надо. Послушайте, — смягчился он, — а нет ли у вас падчерицы? Жаль. Искренне сочувствую. Ваш облик от этого выиграл бы.

— Чем же мой облик не нравится? — обиделся Пономарев. — Все у меня по канонам.

— По канунам, — уточнил Бонтецки. — Не обижайтесь. Проверка. Это хорошо. Вы — эмоционально. Но вы — по канунам, такие, как вы, всегда являются накануне чего-либо. А потом и не расхлебаешься оттого, что раньше не распознали. По канонам, — проворчал он. — Не люблю хорошеньких. Мужчин и женщин. Первые пройдохи, вторые — лгунишки.

— Voilà du joli! [100] вот тебе и на! (фр.) — только и мог воскликнуть Пономарев.

— C'est ça! — подтвердил Бонтецки и обернулся в угол комнаты.

Там, в хаосе ломаных стульев, какого-то тряпья, послышался шорох, и оттуда выглянула сытая мордочка крысы. Бонтецки резко сбросил в угол со стола коробок спичек. Крыса исчезла.

— Ручная? — с интересом спросил Пономарев.

— У нас все ручные... А эта — всегда подслушивает.

Взвизгнула и хлопнула входная дверь. Неслышно и торжественно вошло новое лицо, — человек в плаще с фальшпогончиками, в кепочке с фальшукрашениями, в больших очках. Он снял кепочку, обнажив короткие черные волосы, облегавшие голову, как купальная шапочка. Ловкий и чернявый, как черт из коробочки. Человека артистического обычно узнаешь за версту, как бы и во что бы он ни был одет, — в римскую тогу, в пелерину или во фрак и даже в сюртук, — во всем его облике — от макушки до резиновых подошв — тотчас обнаруживаешь изысканность, мимолетную небрежность, легкий нечаянный шарм, что-то тонкое, от чего испытываешь зависть и печаль, что-то такое-этакое, что выдает художественную натуру. Вроде и кепочка-то? Тьфу, а не кепочка! Бросовая вещь. Ни вида в ней, ни самодовольства. Такие кепочки иногда любят мясники окраинных магазинов и водители похоронных автобусов. Так поди ж ты! Оденет такой вот эту самую кепочку и становится она совершенно иной, — осмысленной и задорной.

— Знакомьтесь, — сказал, обрадовавшись, Бонтецки, здороваясь одной рукой с вошедшим, а другой указывая на привставшего. Это Пономарев Гектор Петрович. Поэт и сексопатолог.

— Этнопатолог, — поправил Пономарев. — Виктор Петрович.

— Все едино. А это Дмитрий Булатов, режиссер нашей студии. Профессиональный великий режиссер. Входит в те десять процентов.

Булатов выпрямился струной, чуть слышно ударил каблуками, дернул головой, представляясь, и обратился к Бонтецки.

— Егор Иванович, — начал он с нажимом в голосе, подыгрывая на зрителя, — когда мы подпишем эту бумагу? До каких пор администрация будет нам парить мозги?

— Успокойтесь, Дим, не вибрируйте. Виктор Петрович, наш новый соратник и единомышленник, наш адепт, любезно согласился вспомоществовать по мере своих сил и энергии. Он умеет просачиваться сквозь закрытые двери. Не спорьте, Виктор Петрович, вы умеете-таки просачиваться. Привязываться, валять ваньку, то есть делать то, что необходимо.

— Можно попытаться...

— Видите? Вот и прекрасно. Тут заковыка в том, что мы общаемся с властями — мордастями с помощью бумаг. Мы им — бумаги, они нам — обратно. Мы — снова, они — опять, и так далее... Дима, ничего, что я объясняю Виктору Петровичу ситуацию? Он наш prosellyte et neophyte. Издалека примчался впопыхах и не в силах в момент разобраться, что к чему, пока не отдышался. Запрячь трепетного ланя в телегу. Объясняю, Виктор Петрович. Время от времени, а точнее — постоянно — возникает необходимость в какой-то бумаге, на которой должна стоять печать. Это такой кружок синего или черного цвета в левом нижнем углу бумаги, а в кружке — буквы, название организации, которая поставила печать. Впрочем, все это достаточно известно из литературы. И — подпись ответственного лица. Это только называется так — ответственное, а на самом деле — безответственное. Они безответственные, а мы безответные, — он громко и дробно хохотнул, будто выстрелил.

— Ничего не понимаю, — вздрогнул, помотал головой Пономарев.

— Объясняю, — продолжал вдохновляться Бонтецки. — Правила игры. Власти — мордасти делают вид, будто они ответственные, а на самом деле они никакой ответственности на себя не берут, хотя — в случае неудачи или неприятности всегда отвечает кто-то другой. А мы — безответные в том смысле, что нам не отвечают или отвечают не то, про что спрашиваем. И весь фокус в том, чтобы все-таки получить печать на бумагу.

— Теперь понятно. Но в чем моя задача? К кому привязываться и какого ваньку валять?

— Дима, объясните, пожалуйста.