Игорь Адамацкий - Созерцатель

Роста сто шестьдесят девять сантиметров точно, веса — нетто — восемьдесят два килограмма двести восемьдесят пять граммов, этот человек ходил по траве среди деревьев обширного старинного парка, что-то высматривал по сторонам, затем вдруг выставлял по направлению к дереву большой сжатый кулак, в котором тотчас начинала вращаться проволочка, согнутая под прямым углом. Затем человек записывал в записную книжку какие-то цифры и снова начал ходить и высматривать и выставлять кулак с проволокой.

Пономарев осторожно, неслышно ходил, следом наблюдая и не желая мешать или смущать любопытством и, дождавшись, когда человек, кажется, завершил серию записей, подошел и вежливо приподнял шляпу.

— Пономарев Виктор Петрович, — отрекомендовался он. — Этнопатолог. Сотрудник института. Разрешите задать вам несколько вопросов?

— Я весь внимание, — доброжелательно и добродушно ответствовал человек, протянул большую пухлую руку, крепко и мягко пожал. — Борисов Борис Борисович, — и, увидя, что новый знакомец поперхнулся от удивления, рассмеялся неожиданно тонким пульсирующим голосом, одновременно сладким и липким, как мед с водой. — Я привык, — откровенничал он, — что люди удивляются моим именам...

— Да, да, — поспешил ответить Виктор Петрович, — я понимаю, не мы выбираем имена, а имена выбирают нас, но я не об этом... Я наблюдал за вами и обратил внимание, что вы замеряете некие величины кустов и деревьев. Вы определяете биомассы?

Доброе лицо Бориса Борисовича приняло выражение важности, как будто его изнутри слегка надули.

— Это не совсем точно. Это измеряется биополе в условных единицах. Смотрите. — Он сунул записную книжку в боковой карман и покрутил в пальцах проволоку, согнутую углом. — Вот прибор, с помощью которого энергия биополя различных биообъектов воспринимается мною... Тем самым я научаюсь сначала с помощью прибора, а затем и без него обмениваться энергией и, возможно, информацией с растениями, животными, людьми... Отыскивать под землей на определенных глубинах электрокоммуникации и канализационные трубы... Вы что-нибудь слышали о биоэнергетике? — спросил он, строго сдвинув белесые редкие брови.

— Немного-с, — признался Виктор Петрович, почему-то вдруг вспотел, снял шляпу и начал обмахиваться ею. Был теплый душный вечер молодого бабьего лета. — То есть, я понимаю, что всякая живая клетка обладает некоторой электрической и какой-то иной энергией, но...

Улыбка жалостливого превосходства обозначилась на губах Борисова.

— Совершенно особая область человеческого знания — биоэнергетика, — начал он привычным преподавательским темпом. — Хотя она никоим образом не противоречит позитивной медицине и физиологии, целиком укладывается в русло материалистического понимания природы и общества, тем не менее, предполагает нетрадиционный подход к обыденным понятиям о человеческом организме... у нас — и я вхожу в их число — есть группа биоэнергетики. Нас в быту именовали... экстрасенсами, — снова улыбнулся Борис Борисович, на этот раз с жалостливым презрением к людям, которые именовали. — Якобы мы обладаем сверхчувствительностью восприятия. Это не совсем точно. К тому же экстрасенсика была скомпрометирована некоторыми несерьезными любителями. Среди членов нашей группы есть те, кто обладает чрезвычайно большим биополем и может уменьшать или увеличивать его, и те, чье биополе чрезвычайно мало, но помогает воспринимать чужое биополе... Мы все с помощью специально подобранных упражнений развиваем эти способности передачи и восприятия биоэнергии, и не только для чисто научных, но и для практических целей, — повышения нервного и психического тонуса, да и для определения сбоев или болезней организма... Хотите, я определю у вас наиболее слабые места организма? — неожиданно предложил Борисов внимательно слушавшему Пономареву.

— Сделайте одолжение. Мне раздеться?

— Зачем? — снисходительно улыбнулся Борисов. — Мы проделаем это иначе. — Он вытащил из кармана, где лежала записная книжка, вытянутую большую медную гайку на толстой нитке, поднял в пальцах за нитку и начал, не касаясь, водить вдоль груди и живота Виктора Петровича. Тот, затаив дыхание, следил за таинственными манипуляциями ученого.

— Так... — многозначительно произнес Борис Борисович, нахмурившись. — Так... странно. Почему у вас нет аппендикса? Удален?

— Никак нет, — смутился Виктор Петрович, — у меня его не было.

И кобчика, простите, нет и других рудиментарных органов. Прибылого пальца, например. Или шпоры на пятке. То есть все это когда-то было в наличии, но однажды по совету своего дяди я пожертвовал ненужные мне органы в центр трансплантации. Есть люди, которым после удаления аппендикса становится не по себе, иными словами, они оказываются не в своей тарелке. И тогда им пересаживают то, что есть в центре. Я знаю про одного человека, которому вместо аппендикса подсадили детскую соску, потому что в тот момент лишних аппендиксов в центре не случилось...

— Так просто и отдали? — спросил, задумавшись, Борис Борисович.

— Нет, — рассмеялся Виктор Петрович, — не просто так. Кто же просто так отдает свое? Я обменял аппендикс на цвет глаз. У меня от рождения были темные глаза, и они меня как-то глупили, иными словами, придавали внешность дурака. К тому же я люблю вечерние прогулки, а светлые глаза лучше всего пригодны для вечерних прогулок.

Борисов хмыкнул неопределенно и уронил в карман гайку.

— Странно, — усомнился он. — Неужели у вас абсолютное здоровье? Я не обнаружил ни одного физиологического изъяна. Очень странно. В нормальных условиях это встречается весьма редко. Давайте посидим где-нибудь на скамейке? Возможно, вы феномен.

— Возможно, — согласился Виктор Петрович и пошел рядом по траве, элегантно помахивая шляпой у бедра. — Видите ли, как показало исследование в нашем институте... Борис Борисович важно кивал головой, коротко стриженой по модели le charme de la calvitie [97] очарование лысины (фр.) .

— Насколько я понимаю, этнопатология — это патология нации, не так ли? Какие же эксперименты вы можете ставить? Это все странно.

— Ну что вы? Конечно же, нет, — коротко рассмеялся Виктор Петрович. — Самый широкий эксперимент ставит сама жизнь. Лично я обрабатываю статистические данные на значительных промежутках времени. Метод наложения и сдвига эпох иногда дает очень яркую картину патологических изменений в национальном характере... Однако, — продолжал рассуждать он, и, увлекшись, начал даже помахивать свободной рукой, если предположить, что всякий национальный характер должен быть, прежде всего, творческим характером и что именно этим он интересен, стало быть, возможны эксперименты на любом биоматериале. Включая, простите, человека.