Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Возможно, вы и правы, — спокойно заговорил Бонтецки, гладя в глаза инспектора, — но вы, вероятно, не можете или едва ли можете учесть и подспудное, тайное в человеке, подсознательное, что ли...

— Почему? — спросил инспектор. — То, что вы называете тайным, подсознательным, точно так же поддается анализу, как и любая логическая мысль, так, Виктор Петрович? — инспектор посмотрел на Пономарева.

— Что вы хотите от меня? — спросил Бонтецки.

— Ради Бога, не подумайте, Егор Иванович. Будто я добиваюсь от вас каких-то неведомых признаний. Но нам так или иначе пришлось бы разговаривать. Я знаю вас по роману вашего друга... Незаконченному роману... Прерванному на самом интересном месте.

— На каком ж? — спокойно спросил Бонтецки. — На какой-нибудь вставной новелле? Покойный любил вставные новеллы. Иногда он затевал большую повесть ради вставной новеллы. Он во всём был такой. Я полагаю, что и его самоубийство было для него вставной новеллой между сюжетами жизни и смерти.

— Это красиво... — вздохнул инспектор. — Вот и я вроде вставной новеллы в ваших вот... — он помахал перед собой ладонью — ... заботах... Однако, я о том, что никак не могу понять, почему именно на таком месте повествования внезапно, необъяснимо, невероятно алогично наступает добровольная... вы понимаете? я подчеркиваю — добровольная смерть. И это событие происходит тогда, когда автор подводит своего героя, то есть вас, к некоему внутреннему краху, то есть также к гибели. Вот это мне непонятно.

— А если я откажусь отвечать?

— Вы не откажетесь отвечать, Егор Иванович, — снова вздохнул инспектор, так, будто ему всё это наскучило, и он лишь выполняет необходимые формальности. — Я хорошо изучил вас по роману вашего друга. Гораздо лучше, чем, если бы сам анализировал вас как характер. Хороший художник — гений интуиции, он рассказывает о своем герое больше и подробнее, чем сам герой мог бы рассказать о себе. Поэтому я вас и знаю. Вы во всем доходите до конца, до самой сути, как говорил поэт.

— Это говорил Пастернак, — вставился Пономарев, которому надоело молчать. Сказал и — широко улыбнулся, так, что и инспектор не удержался от улыбки.

— Возможно, — ответил инспектор Пономареву и снова воззрился на Бонтецки. — Сейчас я обращаюсь к вам, Егор Иванович, как к литератору. Всё мотивационное, тайное, трансцендентное, — улыбнулся инспектор, — для вас знакомо. Это ваш материал. Поэтому я и прошу вас растолковать мне, что же произошло.

— Откуда мне знать? — ответил Бонтецки. — Я не был рядом...

— Я понимаю, Егор Иванович, но и вы постарайтесь меня понять. На руках у меня целых три! экспертизы о том, чего быть не может. Я знаю, что обыкновенная сорокакопеечная шариковая ручка не стреляет. Но тем не менее она выстрелила. Поставьте себя на мое место. Безумие!? Согласен. Примерно то же, что и появление пришельцев сейчас перед нами.

— Отправьте в архив, — вставил Пономарев. — В разряд нераскрытых дел.

— Я так и сделаю, — сказал инспектор. — Хотя всё это будет внешним выводом. Я же хочу внутренней убежденности.

— Так убедите себя, — предложил Бонтецки, — это так просто. Поверьте той логике, которая сама собой возникает.

— Я и верю! — энергично произнес инспектор. — Но что получается? Получается ещё большее безумие. Вас, Егор Иванович, здесь не было в момент самоубийства вашего коллеги. И в то же время вы всё время были здесь в качестве литературного персонажа. В этом его романе... так?

— Допустим, — согласился Бонтецки. — К чему вы клоните?

— Вы прекрасно понимаете, к чему я клоню. Хотя, откровенно, говоря, я сейчас сам себе не верю и, видимо, никогда не поверю. Но в плане безумной гипотезы... Я чувствую, чутьем, а не умом, чувствую, что именно вы, Егор Иванович, вы — в качестве литературного героя... убили своего автора, как только он был готов подвести вас к какому-то краху или разоблачению...

— Бред!

— Да, конечно, — обмяк инспектор, — и ещё какой бред! И всё-таки... всё-таки, — щелкнул он пальцами, — здесь есть некая логика... логика безумия, на которой, — коротко рассмеялся инспектор, — доказательства не построишь, а сдвинуться запросто...

— Не надо, инспектор, — успокоил Бонтецки, — входить в области творчества. Это вступать в неизведанные земли. Никогда не угадаешь, чем это может кончиться... а если самоубийства не было?

— То есть? — мутно посмотрел инспектор.

— Очень просто, — улыбнулся Бонтецки. — Самоубийство было ненастоящим, литературным, и все мы — всего лишь персонажи, и вы сами, как давеча сказали, — всего лишь вставная новелла во всеобщей энциклопедии сюжетов.

— Да, да, разумеется, — посветлел инспектор, — сейчас мы ещё немного побеседуем об искусстве, а потом просто вызовем транспорт и — в дурдом... Я бы этих литераторов — на работы! в роботы!

— А художников и музыкантов? — спросил Пономарев.

— И их — на работы! — энергично произнес инспектор и рассмеялся и хлопнул себя ладонями по коленям. — Н-н-р-р-ра. — прорычал он. — Ситуация, господа литераторы...

— Послушайте, — сказал Пономарев, — но ведь этого, действительно, не может быть! Шариковые ручки не стреляют!

— Представьте себе, они это делают. Это фантастический случай. Он войдет в хрестоматии по криминалистике.

— Пусть он там и останется, — сказал Бонтецки. — Я очень сожалею о случившемся, но за собой я не знаю никакой вины. Вы, пожалуйста, не думайте, что если я сейчас перед вами не рыдаю и не рву на себе волосы, так, значит, не ощущаю утраты. Ощущение утраты всегда приходит позже. Особенно у таких рационалистов, как я.

— Ну да, ну да, — согласился инспектор. — А он вас изображал как романтика. А романтики — страшный народ. От них можно ожидать чего угодно, — и чертовщины и потусторонщины...

— Нельзя ли мне взглянуть на неоконченный роман?

— Это уж дудки, любезнейший! — весело, радостно сообщил инспектор. — Если отыщем родственников в пределах законного срока розыска, то всё имущество и бумаги перейдут к ним. Зачем вам роман, а?

— Как же! Познакомиться с творческой манерой друга. Он мне, правда, не читал ни глав, ни отрывков, но, нисколько я могу судить и выводить из наших разговоров, он использовал какую-то новую, незнакомую мне манеру. Вы знаете, во всяком деле есть своя технология... обработки материала...

— Знаю, Егор Иванович, знаю про технологию. Так вот: моя технология не допускает, чтобы вы знакомились с текстом романа. По следующим причинам. Во-первых, вы можете изменить текст с целью сокрытия логики сюжета, из которого вытекает, что вы... и так далее. Во-вторых, вы можете воспользоваться открытием новой технологии, если вы говорите, что она есть. В-третьих, есть ещё одна причина, по которой вы не получите от меня текста. Но об этой причине после. Ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. Если ответите откровенно, честно, по всей душевной и сердечной полноте, тогда я вам, Егор Иванович, подарю увлекательную вставную новеллу.