Игорь Адамацкий - Созерцатель

— Да, — вздохнул абсурдист, — поэзия обнаженной мысли не для жирных голов. Это я понял, когда встречался со своими читателями.

— Да, — вздохнул я синхронно, — безземельный крестьянин может рассчитывать лишь на любопытство мудрости, вытекающее из мудрости любопытства.

— А вы действительно собираетесь уехать в чужие края? — спросил он. — Или это легенда бездарных завистников? Вы знаете, у всякой бездарности есть свои завистники, и в свою очередь зависть — это нравственный нерв бездарности. Он болезненно реагирует на всякий самостоятельный выбор. В море бездарности любой талант захлебывается, ему не доплыть до чужого берега.

— Я действительно собираюсь уехать, — подтвердил я, — но в моем решении две взаимоисключительные тайны или, если хотите, две непререкаемые загадки. Одна в том, что ни одному мужчине моего рода не удавалось покинуть эту страну. Вторая в том, что всем мужчинам моего рада все-таки удавалось покинуть эту страну. Первая тайна в том, что в сфере абсурда не могут существовать ни уверенность, ни тайна, поскольку весь абсурда на виду, а уверенность зарождается внутри. Сфера Абсурда как лента Мебиуса, и вероятно, обратная сторона этой сферы есть очевидность, не представляющая ни тайны, ни интереса. Это все равно, что идти по улице и видеть себя идущим впереди себя, видеть со спины. Обычно, когда подобное происходит, не испытываешь ни удивления, ни страха, просто любопытно, завернешь ли ты, идущий впереди, направо или налево. В конце концов вы благополучно расходитесь и через некоторое время, оглянувшись, ты замечаешь, что идущий за тобой — ты сам — с любопытством всматривается тебе в спину, гадая, куда ты завернешь, направо или налево. Иногда мне кажется что я сам создатель этого всеобщего абсурда, но поскольку герой нимало не интересуется своим автором, постольку и абсурд не должен и практически не может интересоваться мной, следовательно, я могу жить и поступать так, будто его не существует.

— Здесь есть и третья загадка! — встрепенулся абсурдист. — Прошлое загадочно лишь для самого прошлого. Настоящую актуальную загадку загадывает будущее. Так вот. Третья загадка в том, что найдете ли вы там, в другой стороне, то, что ищете здесь, то есть самого себя. Кстати, — сказал абсурдист, и недобрый огонек блеснул в его глазах, — я навел кое-какие справки о вашем Иоанне Зеведееве, пользуясь некоторым допуском на девятый этаж Машины. Мне нужно было выяснить, с какой вероятной целью Зеведеев собирается в первое столетие новой эры.

— Возможно, чтобы проверить сети Отца своего, — пробормотал я. — Самые сложные действия иногда объясняются простыми причинами. Зеведеев ничуть не опасен. Лишь ум и талант всегда почитались опасными у нас. Зеведеев же не умен, но мудр, а мудрость — самая безопасная штука. И он стар, а это почти герой. Старость — самое стойкое качество в человеке.

Я прошел всю войну и очнулся от войны лет через семь после войны. Очнулся, чтобы осмотреться вокруг и увидеть, что земля по-прежнему слишком терпелива к людям, что она их еще носит, недостойных жизни, недостойных ее радостей. Она по-прежнему равнодушна к ним и живет по собственным своим законам.

Люди — существа случайные на земле, и когда-нибудь их не будет, а земля будет пребывать вовеки. Я никогда, ни до войны, ни после, не любил книг о войне. Этот бред не интересовал меня. Слишком много вранья. Чем скучнее жизнь, тем томительнее желание бросить ей вызов. Упоение человеческой кровью, даже в искусстве, казалось мне дурным вкусом, производным от дикости, невежества, опьянения силой.

Мы с войной обходили друг друга, как обходят два чужих и неприятных друг другу человека в тесном помещении — аккуратно, брезгливо, чтобы не запачкаться. Я на войне был тенью чего-то иного, чем война. Возможно, именно поэтому меня дважды собирались расстреливать, но и мой расстрел им не показался убедительным, потому что тень не боится выстрелов. Я не испытывал ненависти ни к войне, ни к тем, кто ее затеял, ни к тем, кто ее вел по охоте или принуждению. Конечно, был весь антураж идиотской пьесы. Были окопы и укрытия, открытые поля, и болота, и леса, и бомбежки, и артиллерия, и пехота, но это не имело ко мне непосредственного отношения. Именно там, на войне, в тот самый момент, когда поезд дернулся и пошел от вокзала и повез меня на войну, такую чужую и такую мне не нужную, прямо там, в теплушке, произошло раздвоение меня, вернее, образовался второй я, который, в отличие от первого не собирался брать в руки оружие и довольствовался ролью наблюдателя за первым, наблюдателя и советчика. Это меня часто раздражало, хотя в глубине здравого смысла, который трудно сохранить и в мирной жизни и тем более в войне, я соглашался, что со стороны виднее мои промахи. По существу, награды, доставшиеся первому, на самом деле принадлежали второму, о котором никто не подозревал, ему, штатскому, плюющему на все человеческие войны во все времена. И войну выиграл не я, а он, и потом я всю жизнь хромал, а он, хлыщ, был строен и ловок, как гранд. Именно тогда я понял, что жизнь достается не тому, кто ее живет, а совсем другому, который не живет жизнь, а играет ее. Именно тогда раскрылись мои внутренние глаза, и я увидел абсурд.

Увиденное одним человеком как бы не существует. Мне был необходим свидетель. И таким свидетелем стал мой ученик. Собственно, мой двойник подсказал мне двойника моего ученика. И теперь это его свидетельство. Абсурд, как и природа, непознаваем целиком, так как человек, участник и жертва абсурда, находится внутри природы.

Мне казалось, что это мой сын, которого я пустил в мир и в люди на испытание, может быть, на заклание, и если он выдержит испытание закланием в жертву абсурда, то, следовательно, выдержит и мой двойник, который я, и, следовательно, выдержит и тот, кто был до меня, а до него еще кто-то другой.

Абсурд — высшее проявление ума, здравого смысла и оптимизма. Это светлое мироощущение, поскольку никакие реалии окружающей человека внутренней и внешней жизни не оказывают на носителя абсурда пагубного влияния. Так спокойно и тихо бывает в самой середине смерча, если двигаться вместе с ним.

Это были несколько счастливых для меня лет, и у меня был слушатель и последователь. Оригинальность стиля мышления, способность увидеть в предмете, человеке, явлении сторону необычную, смешную, подтверждающую абсурдность бытия, это редкое качество. Оно дается людям, отмеченным неким знаком свыше. Мне казалось, что подобный знак свыше был дан моему ученику при рождении или задолго до рождения, но сам он об этом не знал и не знает до сих пор. В те годы, когда он был подростком, я лишь догадывался о каком-то знаке постижения в нем, но теперь я знаю точно, но это знание, странно, не доставляет удовольствия, какое доставляла та далекая догадка.