Игорь Адамацкий - Созерцатель

Большинству людей кажется, как только они задумываются, что они, собственно, принадлежат каким-то другим временам. Реальность мало кого интересует и тем более устраивает. Никто, кроме правительства, не играет в будущее, все играют в прошлое. Дети играют в романтизм, старики — в классику. И те, и другие вводят друг друга в заблуждение.

Социальный и интеллектуальный вес игровой роли обычно выше настоящей роли — роли заложника. И это — один из способов придать плену видимость свободы. Какой дурак не мечтает поумнеть?

Как всякие пленники, родившиеся внутри и не имеющие ясного представления о том, что делается снаружи, мы, тем не менее, постоянно думаем о свободе. Но, как правило, не торопимся. Цивилизация — да продлится ее невидимый ход — подготовила несколько шикарных способов массового исхода из плена времени. Но это было бы некорректно по отношению к тем, кто собирается стать пленником. Этика преемственности поколений требует, чтобы мы оставляли бараки вселенского концентрационного лагеря отремонтированными и чистыми, чтобы грядущие заложники могли жить и мечтать о свободе в условиях возможного комфорта.

Особенно нестерпим плен весной, но зато осенью, как в эту стылую ноябрьскую ночь, шаги часовых за окном звучат успокаивающе, словно редкий вдовий дождь. Для заложника одно из самых приятных — чувство безопасности. Тогда и у охранников проглядывают человеческие лица, и лагерный режим кажется вполне сносным, а по праздникам даже приятным.

В тот поздний вечер нашего прощания одна фраза запомнилась мне так ярко, словно и до сих пор звучат в ушах модуляции произнесшего ее голоса:

— Цель, единственное оправдание сущего, дань, которую будущее взимает с прошлого, цель у всех живых организмов есть — от доментальных и постментальных.

Последнее слово не сразу отозвалось в сознании, вернее, коснулось слегка, как случайная птица задевает крылом лист, снимаясь с ветки.

Мы сидели в большом полутемном зале его родового замка, возвышавшегося на одном из одиннадцати холмов предгорья. Зал освещался пятью лампами на стенах, и этот ровный, яркий и будто неживой свет разгонял тьму по дальним углам, плотную, густую. В широком простенке между окнами стояло от пола до потолка палисандровое распятие в полный рост Иисуса Христа. Это распятие всегда меня несколько пугало — сходство с реальным Христом было таким полным, что в его присутствии оставалось лишь тихо молчать пристально, и потому обычно, приходя к другу коротать осенние и зимние вечера, я просил его перейти в библиотеку, где я ощущал себя спокойнее и увереннее. Но в тот день, позвонив по телефону около полудня, когда я за утренним кофе просматривал вечерние газеты, наполненные, как обычно, либо пугающими заголовками, либо светской чепухой, — он просил меня непременно быть у него вечером и запастись терпением не менее, чем до утра.

Я привык к экстравагантностям своего друга со времен соученичества в колледже и Оксридже. Эти чертовы аристократы многое могут себе позволить.

— Хорошо, хорошо, — проворчал я в телефонную трубку, — непременно приеду. Но надеюсь, ты не собираешься до утра потчевать меня светскими сплетнями о своей бывшей жене?

— Ты читаешь вчерашние газеты, — рассмеялся он, — и новости доходят до тебя в дряхлом возрасте, когда они даже самим себе не интересны. Утренние газеты сегодня сообщили, что Глория вышла замуж за крупного виноторговца.

— Я не знаю мужчин крупнее тебя, — в тон ответил я. — Но твоя юная новость хороша тем, что теперь, надеюсь, твои винные погреба не опустеют?

— Посмотрим, посмотрим, — хмыкнул он. — Сегодня я приглашаю тебя не только как дегустатора. Машину я пришлю за тобой к шести.

В половине седьмого мы подъезжали к знакомой аллее, по бокам которой редкие фонари раздвигали чудовищно огромные абстрактные тени голых деревьев.

— Как дела у хозяина? — спросил я шофера. — Что-нибудь произошло за две недели, пока я не бывал здесь?

— Щенилась рыжая сука, — неохотно сказал шофер.

— А еще?

— Три дня гостили сыновья садовника.

— Еще.

— Позавчера в замке весь день был адвокат. Я отвозил его к десятичасовому поезду.

— Это интересно. О чем шла речь?

— Вы меня не выдадите? — покосился шофер из-под козырька.

— Разве я похож...

— Я скажу. Речь шла о завещании, о правах наследования замка, земли, вкладов.

— Гм. Разве хозяин собирается на войну? Палестинцы по-моему, без него обойдутся, никарагуанцы тоже. Странно. Ну-ка, приятель, выкладывай последнюю новость.

Машина, тихо шурша, подкатила к широкой лестнице.

— Посмотрите направо, — сказал шофер.

Я посмотрел и увидел в сорока шагах посреди парка, там, где когда-то была разросшаяся семья деревьев, голое место, занятое большой бетонной площадкой.

— Бомбоубежище? — спросил я. — Или для вертолета?

— Для UFO, — ответил шофер, открывая дверцу. — Вас встречают.

Мой друг стоял на верху лестницы под фонарями и улыбался.

— У меня есть отличные отбивные, — сказал он, пожимая руку. — Видел? — кивнул он на площадку.

— Угум. Кормилица в твоем младенчестве пела тебе не те песни.

— Не ворчи, — он, улыбаясь, обнял меня за плечи и повел в дом. — Она была негритянкой, но не знала никакого языка, кроме английского. И это оправдывает нас обоих. А к отбивным у меня есть несколько заветных бутылок.

В продолжение вечера мой друг ни словом не заикнулся о площадке, которая хорошо была видна из окон зала, да и я по этой причине — рассчитывая выяснить, что происходит — не настаивал на том, чтобы перейти в библиотеку.

Мы говорили о футболе и шахматном чемпионате мира. Мой друг, сам отличный игрок, до последнего часа, вплоть до «отравленной» пешки бакинца, не верил в его победу. Позиция решающей партии все еще остывала на поле овального инкрустированного столика. По прихоти хозяина пешки были выполнены в виде фигур с лицами, напоминающими наших общих университетских приятелей. Черная королева была похожа на кормилицу хозяина, белая была вылитой Глорией. Черным королем был известный специалист по истории и практике мистических учений. Белым королем был я. Таким способом мой друг подчеркивал душевную привязанность Глории ко мне, но это почти ничего не значило, поскольку я не был крупным виноторговцем. Странно, но я никогда не выигрывал этими белыми фигурами.

Отбивные действительно оказались великолепны, но вино слегка отдавало косточкой.

— Пожалуй, Нильс Бор ошибался, утверждая, что целеполагание чуждо физике, — заговорил мой друг, стоя спиной ко мне у окна рядом с распятием и глядя в сад на странную площадку. — Вопрос «для чего?» относится в равной мере и к человеку, и к элементарной частице, ко всем явлениям материального и внематериального мира.