Игорь Адамацкий - Созерцатель

Все на свете страдает от несовершенства. Камень от того, что скован формой. Человек — от невозможности летать, как птица. Птица — от того, что не рисует. Цветок — от того, что не бегает. Бабочка — от того, что не поет. Музыка — от того, что не знает покоя. Стул — от унизительной роли подпорки для зада. Картина — от того, что обнажена взгляду. Речь — от того, что служит другим, а не себе. Сердце — от вечной работы. Мозг — от ограниченности. Рука — от вынужденной пятипалости. Чернила — от того, что всегда сохнут. Бумага — от невозможности остаться чистой. Солнце — от необходимости светить. Земля — от того, что не может вращаться в обратную сторону. Червь в земле — от того, что не может видеть землю. Судья — от приговора выносить приговоры. Палач — от запаха свежей крови. Кровь — от собственного цвета. Цвет — от света. Свет — от тайной привязанности к темноте. Темнота — от того, что вынуждена что-то скрывать.

Таким образом, все на свете страдает от всего. Если достоинства каждого помножить на достоинства всех, получится великий хаос. Если недостатки каждого помножить на недостатки всех, получится величайший хаос. Если все достоинства помножить на все недостатки, страдание уничтожится. Но вместо него мы получим такое «ничто», такую дырку, куда провалится все на свете. И наступит эра всеобщего блаженства. Но без людей и без всего. Если бы. Если бы. Если бы. А почему бы и нет? В конце концов, именно с этого все и началось.

Для чего сходятся крайности? Чтобы уничтожить друг друга или заключить в объятия? Вопросов в мире становится меньше, зато больше становится таких ответов, о которых не хочется спрашивать. Не являются ли наши усилия мысли лишь тенями познания, живущего само по себе, идущего своим путем и не обращающего на нас никакого внимания? Скорее всего, нет, поскольку нечто является, чтобы показать, что оно нечто, и лишь для того, чтобы дать нам возможность заподозрить, что оно что-то. Оно предлагает нам вжиться в себя, чтобы мы также могли стать тенью. Мы можем отбросить тень от себя, но в этом случае не мы дарим собственный свет. Став собственным светом, мы не увидим себя, да и другой едва ли сможет смотреть на нас. Если наши мысли — наши собственные тени, то как мы можем увидеть себя? Как — познать? И главное — зачем? Если крайности уничтожат друг друга, образуется пустота. Если они сольются, образуется полнота. И эти новые крайности так же случайны, как цветок у края дороги. Кто-нибудь, проходя, заденет его, и тогда цветок долго качает головой, прислушиваясь к удаляющимся шагам. Для чего всё? Для шагов или для ветра, пролетевшего совсем в другой стороне?

Доктрина, дочь доктора, заболела. Она кашляла и металась от жара. Затем у нее начался бред. Теория, мать больной, в отсутствие мужа, практиковавшего на стороне, была вынуждена обратиться к знахарю. Тот не обладал ограниченностью академического знания и потому был мудр, как жизнь. Он не тотчас согласился прийти на помощь. Он долго размышлял.

— Чем питалась больная до того, как заболела?

— Все было в высшей степени стерильно, — отвечала обеспокоенная мать. — Мы так берегли ее.

— Напрасно, — отвечал знахарь. — Ваш муж должен был знать, что глупость наследуется. Микробы лишь доказывают или опровергают нашу жизнестойкость. Доктрине никак не повредил бы ежедневный пучок ереси в пищу. Впрочем, пойдемте, посмотрим.

Доктрина бредила. Из ее запекшегося рта исходили, застревая, жесткие, неповоротливые слова. Знахарь рассматривал больную, наклонялся к ее лицу, прислушивался к дыханию. Наконец, он выпрямился, вздохнул и посмотрел в глаза матери. Они были затуманены страхом быть непонятой.

— Она выживет?

— Не знаю, — ответил знахарь, — хотя я и знахарь. Это очень тяжелый случай. Доктрина губительно заражена иллюзиями. Это от стерильности. Жизнь — сквозняк. В том смысле, что нужно проходить сквозь жизнь так, чтобы она проходила сквозь нас... Вы можете спасти дочь, если успеете, когда спадет жар, найти кого-нибудь, кто согласится ее оплодотворить. Если, конечно, она не бесплодна от рождения. Иначе у нее никогда не будет перспективы выжить.

— Как вы можете! — возмутилась мать. — Доктрина должна остаться непорочной! Пусть лучше умрет...

Знахарь удалился, и больная к утру затихла навсегда. На ее могилу кто-то положил пучок сухой ереси. Это была дань упрямству, которое иногда отличает и недюжинные натуры. Доктрину хронописцы занесли в анналы, но это мало что значило, кроме того, что это что-то значило.

Чем заполнены промежутки между людьми? Чем больше промежутки, тем люди крупнее. Фактор пространства. В толпе мельчают. У одинокого никто не украдет. Промежутки между людьми заполнены непониманием. Чем больше промежутки, тем разреженнее непонимание, чем меньше промежутки, тем непонимание плотнее, тверже, непреодолимее.

Каждый из нас — дух, и Бог посылает нас в этот мир жить-спать среди других и видеть сон о том, как мы живем. Наш дух спит в нас, когда мы бодрствуем, и бодрствует, когда мы спим, и во сне он выходит размяться.

Вся наша жизнь — работа духа, приговоренного к телу исполнять работу, которая, в конце концов, может дать свободу нашему Духу. Когда приговор исполнится и работа нашего тела будет принята, тогда дух — свободен.

Может ли бодрствующий вести разговор со спящим? Мало того, что они говорят о разном, но они говорят и на разных языках. И внешний мир говорит с нами на своем языке, многозначности которого можно доверять именно потому, что мы его не знаем.

Ограниченные своими пределами, люди пытаются ограничить мир вне себя. Они ведут счет времени и стремятся узаконить форму пространства, строя дома, воздвигая изгороди и определяя размеры государства. Но когда кончается срок человека, кончаются его пределы, им установленные. Начало принадлежит само себе, и конец принадлежит сам себе, и оба они, бесконечно малые, теряются в беспредельности, и если там они случайно встретятся, то не узнают друг друга, и если там их кто-нибудь встретит, то едва ли разглядит, а если разглядит, то не поверит и подумает, что все это ему привиделось во сне.

Мгновение — бесконечно малое. Облаку трудно удержаться на острие иглы. Человеку трудно попасть в свое время, чтобы узнать о самом себе. Он либо «еще не», либо «уже не». Во времени и пространстве мы скорее поймем того, кто далеко, чем того, кто рядом. Бесконечно малые величины не сливаются именно потому, что каждая из них принадлежит бесконечно большому и является формой самого себя. Промежутки между ними заполнены воспоминаниями. Наша жизнь — это сон нашего духа о самом себе. Кто нам растолкует значение этого сна?