Борис Дышленко - Людмила

Я подумал, для чего она вообще пригласила меня туда, но я уже и раньше об этом думал. Похоже, я должен был как-то там проявиться: обнаружить какое-то знание или незнание. Она потом спрашивала меня, точно ли я не знаю художников, авторов тех работ, которые там были. Мне показалось, что она приняла мой ответ с облегчением: я почему-то не должен был их знать. Почему она хочет, чтобы я не знал их? Я подумал, не стоит ли мне сказать ей, что у двоих из них сегодня я побывал. Подумал, как она отреагирует на это. Но она никак не отреагировала, только спросила, какое впечатление они на меня произвели, то есть их работы, уточнила она.

— Трудно сказать сразу. Я ведь не специалист. Впрочем, Иверцев очень понравился, а Тетерин... У него какая-то странная жена, — сказал я.

— Инна? — Людмила с внезапным испугом посмотрела на меня.

По ее реакции я понял, что, кажется, я на верном пути, что, пожалуй, все-таки стоит поискать среди художников. Правда, может быть, Тетериным все и ограничится. Иверцев, например, совершенно не похож на наркомана. С другой стороны, портрет был написан Иверцевым, а не Тетериным.

— Чем она странная? — сказала Людмила, оправившись от минутного замешательства. — Типичная жена художника, немножко не от мира сего. Она, кстати, по образованию искусствовед.

Я не стал расспрашивать Людмилу о Тетерине — доктор достаточно мне о нем рассказал. Правда доктор существенно заблуждался на его счет, увы, он выдавал желаемое за действительное, но это уже другой вопрос. Ампулы в письменном столе художника, ветеринарный морфин, такой же, какой обнаружили в кармане Стешина и в такой же дозировке. Возможно, хотя и не обязательно, что они происходили из одного источника. Следователь говорит, что Людмилу видели со Стешиным, а теперь выясняется, что она знакома с четой Тетериных. У нее опасные связи — вовсе не Артур Грэй.

— О чем вы задумались? — спросила Людмила.

— Об Ассоли, об Артуре Грэе, об Алых Парусах.

Людмила с недоверием посмотрела на меня:

— Вы серьезно?

— Мне интересно, чем она будет заниматься там, в неведомой стране? — сказал я. Я вспомнил анализ Прокофьева. — Изменять Марку или Тристану или в знак верности тому и тому наденет голубой берет?

— Послушайте, перестаньте издеваться, — рассердилась Людмила.

Я рассмеялся. Я откинулся на подушку дивана, с симпатией посмотрел на Людмилу. Она сдерживала улыбку.

— Чему вы улыбаетесь? — сказала она.

— А вы?

Она расхохоталась.

— Ну вас, — сказала она. — Для вас нет ничего святого.

— Есть, — сказал я.

— Что?

— Все, — сказал я, — кроме Алых Парусов.

— Мне кажется, вы просто отрекаетесь от них, — сказала Людмила. — Вы не хотите поверить потому, что боитесь потерять.

Я сказал, что уже слышал что-то подобное от нее, только оно звучало иначе, Я напомнил, как она сказала мне во дворе: «Вы совсем не тот, за кого себя выдаете».

— Но вы действительно не тот, за кого себя выдаете, — сказала она.

— Вот что, — сказал я. — Давайте отрешимся от иллюзий: не будем думать друг о друге слишком хорошо. Давайте лучше предположим, что я тот, за кого себя выдаю, а у вас ко мне свой интерес.

— Так, — сказала она. — Значит, вы не думаете обо мне слишком хорошо?

— Нет, — сказал я. — И вы, пожалуйста, не думайте так обо мне.

Мне стало грустно. Я подумал, что зря высказал это так грубо — теперь она уж точно не будет откровенна со мной. С другой стороны, я ведь тоже ей не доверяю. Так что может быть нарушить этот плавный диалог? Просто спросить ее напрямик, а там уж пусть она назначает свою цену. Однако есть вещи, о которых лучше не спрашивать женщину, потому что это может ее оскорбить, а она со своей стороны тоже не обязана мне доверять — ведь она высказала мне свои подозрения, говоря о нашем странном знакомстве. Она славная девочка, но ведь у меня совершенно другие интересы.

— Нет, — сказал я. — Не думайте.

Она подняла голову. Ее глаза были печальны и темны.

— Тогда зачем же все это? — упавшим голосом спросила она и снова опустила голову. Она уже забыла, что сама пригласила меня.

— Вы хотите спросить, зачем нам с вами встречаться? — уточнил я.

Она кивнула.

— А у вас нет других причин? — спросил я.

Она замерла.

Вот-вот. Вот мы и подошли к самой сути.

Людмила сидела молча, напряженно, не шевелясь. Она все еще не могла решиться. Возможно, она просто испытывала страх перед этой темой.

— Ну что, — сказал я, — есть причина?

Она судорожно глотнула.

— Труп, который нас свел? — спросил я.

Она снова глотнула.

— Вас интересуют мои отношения с ним?

— Да, — еле слышно выговорила она.

— Почему вы решили, что я его знал?

— Я не решила. Он рассказал мне об этом. Он доверился вам, потому что ему больше ничего не оставалось, но боялся, что, может быть, вы...

— Что?

— Что вы просто хотите узнать его связи.

— Так, — сказал я, — Ну, я-то сам вышел на него. Я его искал. Но откуда вы знаете этого подонка?

Внезапно ее лицо искривилось, она несколько раз всхлипнула и упала лицом прямо мне на грудь — расплакалась. Это не было совсем неожиданно, но немного смутило меня. Я осторожно гладил ее волосы, плечи.

— Ну-ну, будет, успокойтесь. Я понимаю, это произвело на вас тяжелое впечатление — такое зрелище...

— Дайте мне платок, — всхлипывая, попросила она.

Я вытянул его из нагрудного кармана, сам осторожно вытер ей слезы, отдал ей платок. Она еще промокнула глаза, несколько раз судорожно вздохнула, сказала:

— Не надо так. Вы не знали его так как я. Он был совсем не подонок.

— Ну, простите, — мягко сказал я. — Не принимайте так близко к сердцу. Я, может быть, слишком грубо... Потому что он... Ну, он употреблял наркотики...

— Да, — сказала она, — к несчастью. Это было его несчастьем. Он был болен. Но он... Он был совсем другим. Не таким, как все наркоманы.

— Однако, откуда вы его знаете? — осторожно спросил я.

— С детства.

Бутылка тонко зазвенела о край бокала, Людмила наливала себе вино.

— Я знаю его с детства, — сказала она, — с самого раннего детства. Когда я была маленькой, мои тетки, уезжая в Ленинград, всегда поручали меня ему...

Похоже, здесь все знают друг друга с детства. И как только я влип в это семейное дело?

— Это на даче, — сказала Людмила в ответ на мой вопрос. — Наши дачи стояли рядом. То есть и сейчас стоят, только он уже давно там не бывал. С тех пор, как порвал с родителями. А в детстве мы очень дружили, хотя он был намного старше меня. Он тогда играл на скрипке, и все было безоблачно. Или так мне казалось, — сказала она. — А потом все изменилось.

Она рассказала мне его биографию, но за исключением некоторых личных деталей я ее уже знал.

— Значит, вы познакомились с ним на даче, — сказал я.