Борис Дышленко - Людмила

— Пожалуйста, дождитесь меня. Никого не вызывайте, — сказал тогда доктор своему адресанту. — Я немедленно выезжаю.

Я не знаю, что заставило тогда доктора самому отправиться к неизвестному пациенту, но позже он недоумевал, когда, приехав по указанному адресу, он обнаружил там гараж какого-то предприятия. Время доктора было дорого, однако он сам вызвался приехать к звонившему ему человеку, потому что, рассказывая доктору о симптомах своего сына, неизвестный абсолютно точно, вплоть до мельчайших деталей описал доктору его собственный эксперимент, поставленный на одном из пациентов. Я спросил доктора, являются ли эти эксперименты его постоянной практикой и не запрещено ли это законом?

— О, это совершенно безобидный эксперимент, — сказал доктор. — На уровне публичной демонстрации гипноза. Приказ забыть какое-нибудь простейшее действие, так, мелочь. К тому же это всегда делается с согласия испытуемого. Но в тот раз, — сказал он, — подробно описывая результаты моего собственного эксперимента, вместо имени моего пациента назвали совершенно другое, неизвестное мне имя.

Доктору тогда показалось, что он сам сходит с ума. На следующий день, когда, навестив своего умирающего учителя, он в ходе беседы как бы случайно спросил его о рекомендации, которую тот дал, как он, возможно помнит, одному своему знакомому, потому что знал, что доктора может заинтересовать этот случай, оказалось, что тот никому никакой рекомендации не давал. Теперь доктора особенно интересовало, откуда тот человек знает тему его работы (фамилию учителя еще можно было узнать) и знает не только тему, но и конкретный эксперимент, поставленный на конкретном испытуемом — именно то, что был назван другой человек и побудило доктора поехать туда, вместо того чтобы назначить прием. Вот, когда случаются подобные происшествия, в которых очевидно присутствует чей-то злой умысел, и нет материала, чтобы докопаться до источника, поневоле начинаешь припоминать все необычное, что с тобой за последнее время происходило, что хоть какое-то время тревожило или раздражало тебя. Когда ангел, показавшийся тебе усталым, поднимает руки, чтобы коснуться волос и застывает так на фоне огненных перьев... Ворох огненных перьев и черный силуэт ангела, поднявшего руки, — припомни. За неимением ангела, которого ты привык видеть по вечерам, с которым ты привык беседовать, как с живым, и живой человек покажется тебе безгласным и вечным, как каменный ангел на ржавой сфере.

По вечерам, когда дымные полосы заката растворяли купол под каменным хитоном ангела и от этого казалось, что он парит над несуществующим пространством, я осторожно опускал на пол задранные до этого на подоконник ноги — поза, в которой я привык сидеть за время моей бесконечно долгой, как мне казалось, болезни, — выходил из квартиры и, преодолевая появившийся у меня страх высоты, спускался по лестнице. С головокружением, которое все никак не желало окончательно проходить и время от времени останавливало меня, заставляя отыскивать какую-нибудь опору, я совершал рекомендованную мне прогулку: обычно от Восьмой линии по набережной, через мост, по другой набережной, через Дворцовый мост — и так ежедневно. Эти прогулки слились для меня в один бесконечный путь сквозь парную белую ночь и вечно праздничную толпу, так что теперь мне трудно вспомнить, когда я впервые почувствовал слежку. Вероятно, это чувство не сразу оформилось во мне: по-видимому, сначала оно появилось просто, как какое-то неудобство, какая-то тревога, — и я приписал его своему болезненному состоянию. Возможно, так оно и было. Возможно, моя подозрительность и напряженное ожидание враждебного акта и вызвали слежку; возможно и предчувствие является на самом деле не предчувствием, а причиной, тайным желанием, и я просто хотел, чтобы мой невидимый враг хоть как-нибудь проявился, а может быть, даже сам породил его, взрастил, взлелеял, пока мы не стали преследовать друг друга, так что уж он, наверное, как и я, не мог разобраться, кто за кем следит, — вообще, кто есть кто.

Однако, откинув в сторону это нагромождение абсурда, праздные домыслы раздраженного ума, поскольку слежка все-таки существовала, так же как существовали убийство и киднэппинг, когда же он все-таки реально возник за моей спиной, где это произошло, и что было тому причиной? Одно из возможных предположений было то, что он хотел установить мои связи. Точнее, он хотел узнать, не попытаюсь ли я с кем-нибудь связаться. Исходя из этой посылки, можно было сделать следующее предположение: человек этот стал следить за мной позже, когда я, уже немного придя в себя, стал и днем иногда выходить по некоторым своим делам — до этого он существовал лишь в моем воображении. Да, ежевечерне преследовать меня, следить, как я регулярно совершаю одну и ту же прогулку, ни с кем не встречаясь и никуда не заходя, — вряд ли это имело какой-нибудь смысл для него. Вернее всего, он возник именно там, на Невском, уже после киднэппинга, когда я, отражаясь от препятствий, встречающихся на моем пути, метался по городу и, видимо, только по инерции совершал какие-то действия, вероятно, для того, чтобы не остановиться и не замереть среди жаркого дня, и, наверное, он не подозревал, что своим появлением сообщил новую силу моему уже угасавшему бегу.

Солнце стояло в зените. Оно в те дни все время стояло в зените. В эти часы твоя короткая тень перемещается плоской амебой, именно амебой, такой же, как ты сам, потому что и самого себя не уловить здесь. Задумаешься, попытаешься вспомнить и вдруг спохватишься: ты ли это был или кто-то посторонний притворялся тобой. Все может быть. Потому что — ты знаешь — не избыть соглядатая. Ведь как это страшно — в течение стольких лет встречать свою тень. Ты живешь, и что-то вокруг происходит, но еще при твоем активном участии, и время от времени ты узнаешь о смерти какого-нибудь незнакомого человека, и постепенно, по мере того, как вокруг опадают люди, ты приходишь к убеждению, что сам ты бессмертен. И вдруг однажды, проходя под низкой аркой чужого двора, видишь прямо перед собой внезапно воскресшую тень. Все дело в том, что фонарь, стоящий напротив ворот, светил тебе в спину. Но ты видишь тень, ту самую, которую некогда видел на Юге много лет назад, тому, далеко, давно, века... Ты поздно возвращался к себе. Светила яркая южная луна, и на каменистую дорогу упала длинная тень. И... неужели же нет никого? Мой сонный разум рождает чудовищ. Он населил мир призраками. Но привидения... Они не имеют тени, потому что тень не может отбрасывать тень. Но может быть, может тогда тень отбросить человека? При особенно сильной луне... Бросить наземь. Брошенный наземь человек и над ним восставшая тень. Она уйдет с револьвером в руке — что тогда? Но я не допущу этого — я, наклонившись, увижу, как гаснет ненависть в его глазах и мое собственное лицо мутнеет и исчезает в них.