Борис Дышленко - Канатоходец

Джибеко. Ну, может быть, просто твоя роль.

Актер. Я только на сцене Актер. А так я зритель. Слушатель с очень тонким слухом. Таким тонким, что кажется, будто я слышу шорох распускающегося цветка. Увядающего цветка. Да, увядающего тоже. Может быть, он хочет что-то рассказать мне? Попросить? Может ли быть желание у цветка? Эти бутоны, которые так некстати распускаются иногда. Полковники, не имеющие слуха. (Прислушивается.) Но, конечно, вообще-то, я просто слышу шорох своих мыслей. Ведь шевелящиеся в голове мысли сами по себе не могут быть уликой. Они еще не сформулировались, не сложились во что-то конкретное, но мысли, они так или иначе отражают желания, а желание это уже первый шаг к осуществлению, к попытке, к покушению. Если желание преступно... Но желание всегда преступно. Если бы я успел их додумать, эти мысли.

Джибеко. Так и не додумал?

Актер. Однажды Полковник додумал их за меня. Но с тех пор только тени этих мыслей. Их призраки. (Прислушивается.) Да, я научился создавать призраков. Или призраки, как правильно? (Смеется.) Невидимый призрак. Что же тогда существует?

Джибеко. Призрак мысли.

Актер. Что? Я говорил о призраках мыслей? Ты все понимаешь буквально. Призрак мысли это метафора. Если мысль находится в стадии становления, кто и что может предсказать?

Джибеко. Ты же сам сказал, что желание это первый шаг к покушению, а когда приходит ангел, у тебя нет больше времени его обдумывать. Он хватает тебя за руку, и все остается, как есть.

Актер. Как Авраама? Если бы! Но полковник не ангел, потому что оно не осталось как было. Напротив, он даже додумал за меня.

Джибеко . Военные все ангелы: они совершенны.

Актер. Полковник не военный и он не совершенен.

Джибеко. Ну уж не знаю. Если бы он был не совершенен, его бы мучили угрызения совести. Во всяком случае теперь. А разве он каялся или хотя бы извинялся? Кто-нибудь из них каялся? Нет, у него не было своих желаний, и теперь ему не приходится что-нибудь скрывать и стыдиться. Он формулирует чужие желания: мои, твои...

Актер. Чтобы мы могли осуществить их?

Джибеко. Нет, чтобы мы устыдились и раскаялись в них.

Актер. А потом?

Джибеко. В прежние времена он мог бы сообщить нам ответ.

Актер. А теперь? Он знает решение?

Джибеко. Нет, только ответ.

Актер. И теперь только ответ? Как и тогда. А те мысли, которые я не успел додумать, что с ними?

Джибеко. Он так и оставил все в стадии становления, в стадии появления, оцепенения... Окоченения. Так оно и будет становиться, становиться и становиться. Но оно останется уликой.

Актер. Что?

Джибеко. Твои мысли. Они останутся уликой.

Актер (грустно) . Если бы я успел их додумать.

Джибеко. Тогда они стали бы уликой против него. (Медленно, как бы в раздумье идет по сцене. Берется за спинку одного из стульев, некоторое время стоит так. Идет, тащит стул за собой. Останавливается у левого окна, смотрит в окно. Ставит стул спинкой к окну, садится боком к зрителю, облокотившись на спинку. Смотрит в окно. Оборачивается, не снимая локтя со спинки.) Там темно.

Актер. Ты о чем?

Джибеко. Темно. Не горит свет и не движутся тени. Может быть, там больше никого нет.

Актер. О чем ты?

Джибеко. Темно. Нет света в окне.

Актер. Там нет никакого окна, а если бы было, то было бы два, а не одно.

Джибеко. Да, два, но их нет и нет света.

Актер. Мне это все равно. Я уже видел свет.

Джибеко. Говорят, что у слепых обостряется слух. Это так?

Актер. Не знаю. Может быть, слепнут, когда обостряется слух. Я не слепой и слышу только шорох своих мыслей, когда я один. Если бы я посмел их додумать!

Из левой кулисы появляется Верочка.

Верочка. Вы говорите о призраках? Почему?

Джибеко. Просто я подумал, что делают призраки, когда мы их не видим.

Верочка. А что мы делаем, когда нас не видят призраки? Живем. А они думают о нас. Мы в некотором роде и сами призраки.

Джибеко. Почему?

Верочка. Ну, мы всё бродим, бродим. Всё по одним и тем же местам, и эти места, всё вокруг, меняется, и все независимо от нас, как будто мы бесплотны, и можем только наблюдать. Очень похоже на призраков.

Актер. Да, все, меняется.

Верочка. Особенно места. Не то, чтоб они были другими. Те же. Но что-то исчезает. А если оно не исчезает, то как будто перестаешь его чувствовать.

Актер. Свет в окошке и бабочки слетались сюда.

Верочка. Или туда.

Актер. Или туда. Какая разница, главное, что все было здесь.

Верочка. Или там.

Актер. Или там. Главное, что там, где я.

Верочка. Это так.

Актер. А потом все стало там. Там, где не я.

Джибеко. Там, где я?

Актер. Нет, просто там, где не я.

Верочка. Цветы. Были шорохи и запахи..

Актер. Шорохи и запахи.

Верочка (оборачиваясь назад). Вид из окна.

Актер. Вид из окна и свет в окошке. А потом свет погас и тогда появились другие шорохи, они вытеснили все, даже запах.

Верочка. Ты говоришь, как слепой.

Актер. Я ж говорю, погас свет. Вот тогда эти другие шорохи и вошли в мою жизнь, шорохи, которые заглушили тот, главный. Ту, главную мысль, которая вот-вот должна была сформироваться, но не сформировалась из-за них. Собственно, это и было причиной моего освобождения, потому что я понял, что несовершенное преступление, отойдя в прошлое, перестает быть даже покушением — ведь воспоминание о желании не преступление, — те, внешние шорохи, заглушившие страх, не только потому, что они создавали неразличимый для других и монотонный для меня шум, который я привык принимать за тишину, нет, еще и потому, что они отвлекали меня от тех неродившихся мыслей, создававших главный, уличающий шорох, похожий на шевеление волос на голове, а я к тому времени научился различать их, и тот самый неслышимый никем шорох распускающегося цветка стал слышен и понятен мне, — а теперь, когда они снова вторглись в мою жизнь, я понял, что они и тогда знали обо мне все, просто по каким-то своим причинам они щадили меня. Я понял это, ведь не зря же разговор зашел о цветах.

Верочка. Когда?

Актер. Всегда. Но и вчера тоже. Эти мысли...

Джибеко. Он додумал их за тебя.

Актер. Но не так, как я бы это сделал.

Верочка. Вы о ком?

Джибеко. О Полковнике, о ком же еще?