Борис Дышленко - Генералиссимус

«Может быть, это и не фамилия вовсе? Может быть, фамилию он скрыл? — подумал тогда Петр Иванович. — Чтобы здешних родственников не подводить. А это, может быть, как у меня, метаморфоза. Просто засекретили под видом фамилии, а он и в самом деле бублик. По дренажным трубам, надо же! Разве человек пролезет? — Петр Иванович подумал, что понятия не имеет о диаметре пограничных дренажных труб. — А бублик, кому он в Финляндии нужен? Похоже, действительно, превращенный бублик, только скрывает для конспирации. Правильно, добрался до Швеции, а там обнаружился. До Швеции! — Эта мысль захватила Петра Ивановича. — Только как он до Швеции добрался? — подумал Петр Иванович. — Не катился же всю дорогу?.. — Это был юмор. — Ну, мог в какую-нибудь машину забраться, — подумал он, — а там опять в бублик. Петуху, конечно, сложнее спрятаться».

Подумал, что через границу как-нибудь в петушином облике еще можно перебраться, но уж всю Финляндию в таком виде никак не прошагаешь: они хоть народ и цивилизованный — не чета нам, — а своего не упустят. Если поймают, то неизвестно, что дальше. Ну, конечно, сначала по своей честности хозяина будут искать, но потом... А обнаружиться там в человеческом виде тоже страшно: мигом разоблачат, ведь финны — он знал это из передач — беглых граждан назад выдают. Опять же, в случае бегства потерял бы Петр Иванович пенсию, а тогда для чего ему и вся его петушиность? С одной стороны, конечно, симпозиумы и всякие там представления, но вдруг... Мало ли что? А если и там засекретят? Тут все-таки гарантированная пенсия. Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Вспомнил Петр Иванович, что и сам птица, и пожалел, что вместо нелетающего петуха не превратился в того самого журавля, как в песне. Тогда законно вылетел бы себе на Юг, а там на Запад, и все бы насчет симпозиумов предварительно разузнал. «А дадут ли политическое убежище птице?»

Но, видно, так уж сложилась судьба Петра Ивановича, что подобного рода сведения стали обрушиваться на него со всех сторон, а может быть, это ум его был уже настолько отравлен зарубежными голосами, что он только такие сведения и принимал, только как-то, вернувшись в свою комнату после недолгого общения с Гуммозовым, услышал Петр Иванович одну провокационную вечернюю новость и не по какой-нибудь «Немецкой волне» или там Би-би-си, а по вполне отечественному телевизору «Рекорд-236». Оказалось, что в городе Париже местные орнитологи поймали окольцованную ворону, и по прочтении кольца выяснилось, что оно присвоено вороне в Советском Союзе и, мало того, именно здесь, в Ленинграде. Ворона была зафиксирована в надлежащих документах и выпущена в целях отслеживания дальнейшего перемещения. Как петух Петр Иванович воспринял бы эту новость спокойно, но в человеческом образе он до крайности возмутился.

«Как, какая-то птица! — возмутился Петр Иванович, забыв, что и сам мечтал выбраться не в человеческом образе. — Русская птица гуляет как хочет по Парижу, а я, той же национальности, только что человек, не могу».

Петру Ивановичу не пришло на память выражение «свободен, как птица», зато он лишний раз вспомнил пословицу про курицу со всеми вытекающими последствиями и очень огорчился. Он уже забыл, как недавно радовался открывшимся способностям, возможности экономить и сравнительной с человеком молодости, теперь свобода в виде гуляющей по Парижу вороны черным крылом поманила его, скорей, подразнила. Чтобы снизить давление, Петр Иванович опять превратился в петуха, но это не успокоило. Он опять вспомнил куриную пословицу, но понадеялся, что, может быть, это не относится к петухам, особенно, если такой петух — человек. Петр Иванович мыслями опять вернулся к симпозиумам, подумал, что, может быть, все-таки как-то возможно и для него. «Ведь у меня интеллект, — подумал Петр Иванович, — я могу что-нибудь сочинить».

«Могу, например, воссоединиться, — подумал на следующее утро Петр Иванович. Он сразу проснулся. — Хорошая мысль, — сказал себе Петр Иванович, — и как это она сразу не пришла мне в голову. — Он спустил ноги с кровати, повертел головой. — Правильно, последнее время все очень даже стали воссоединяться. Отличная идея, просто эврика». «Эврика!» — во все горло закричал Петр Иванович, но почему-то получилось «кукареку».

Последнее время действительно очень много говорили о воссоединении семей по «голосам». Вот только воссоединяться, кроме как с Антониной Антоновной, Петру Ивановичу было не с кем. Однако память о покойной жене хоть и была теплой и дружественной, но одиночество, годы и особенно новое его положение отдалили покойницу. А уж о последнем впечатлении что и говорить.

«Что, если эта женщина из зоомагазина еврейка? — подумал Петр Иванович. — Если она еврейка, то есть возможность. Не простая, но все-таки возможность. Если она еврейка, то она сможет и мужа вывезти — кто станет пенсионера удерживать? Я же не какой-нибудь энергетический профессор. Обыкновенный петух. Тьфу, — спохватился Петр Иванович, — какой петух! Это я в душе петух. То есть не в душе, а в сущности. Вернее, в одной из своих сущностей петух. В остальном и с виду я человек, муж. Что, муж должен с женой разлучаться, если жена еврейка. Пробовали, — мстительно подумал Петр Иванович. — Мы таких до Берлина гнали. — Что правда, то правда: Петр Иванович до Берлина дошел. Не сказать, чтоб лично брал, — но медаль «За взятие Берлина» была. — Нет, — подумал Петр Иванович, — не станут разлучать. А какой ей резон выходить за меня замуж? — вдруг со страхом подумал Петр Иванович. — Что ей моя пенсия? А комната? — подумал Петр Иванович. — Что, уже и комната ничего не значит? Такая комната, как у меня, да со всей обстановкой... Погоди, — остановил себя Петр Иванович, — какая комната, что ты городишь? Если уезжать, то какая здесь комната? Что ты, ее с собой увезешь? То-то, — сказал себе Петр Иванович, — комната не козырь».

Задумался Петр Иванович. Подумал, что про отъезд пока что только он знает. То есть про мысли об отъезде. А для дамы пока и комната. Не брать же так сразу быка за рога.

Петр Иванович поклевал немножечко проса и, обернувшись пенсионером, присел на диванчик: все-таки рассуждалось лучше в человеческом образе.

«Нет, конечно, сразу не надо, — рассуждалось Петру Ивановичу. — Надо сначала прощупать, чем дышит. Да есть ли дети, это может осложнить, хотя, с другой стороны, если взрослые... Но в любом случае надо прощупать. — Петр Иванович почему-то вдруг буквально представил, как он прощупывает аппетитную даму. Покраснел. — Инстинкт, — сказал он себе, — я не в том смысле. Просто расспросить, осторожненько так расспросить, как она насчет того, чтобы построить советскую семью, а там уже постепенно, потихонечку воздействовать, что, как, мол, за пределы? Что, верно, здесь, мол, гарантировано, а только все равно слаще морковки ничего не видели, а там... Много там благ. Понятно, все эти блага денег стоят. Вот тут и выложить».