Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Неизвестно, что там было еще. Продолжение могло беспокоить убийцу.

Вот тогда ко мне и вернулся этот диалог, то есть после того, как полковник обронил это свое замечание о психотерапевте, когда я встретил его на ступенях концертного зала — я же говорил про опережающее эхо.

— Ты о том, что не было следов борьбы? — спросил я.

— Ну да. Все слишком спокойно.

— И кушетка...

— “Кушетка”? Ну да, кушетка.

— Ты что, занимаешься этим делом? — спросил я.

Он промолчал. Хорошо, хоть не сказал: “Каким делом?”

— Понимаю, — усмехнулся я. — Всякому понятно, что занимаешься, но ты молчишь.

На этот раз усмехнулся он.

— Опять большие деньги, — вздохнул он. — Сейчас везде большие деньги.

— Ну а психоаналитик? Пропал? — опять улыбнулся я.

— Пропал, — сказал полковник, — никто не знает, куда делся.

— Когда пропал?

— Сразу. То есть не появлялся.

— А откуда пропал?

— Оттуда. От нее, — сказал полковник.

— Да? А почему он там должен был быть?

— Все слишком спокойно, — сказал полковник, — как ты говоришь: кушетка.

Была кушетка, только другая кушетка и не там. Запись, конечно, при этом велась как всегда.

Если кто-то начинает подозревать, что агентство, охраняющее певицу, служит прикрытием для неблаговидных дел... Кто подозревает, почему подозревает, это другой разговор, но этот человек становится опасным. Ты не знаешь или думаешь, что не знаешь, или предпочитаешь не знать — ведь легче всего обмануть себя. Или обмануться в себе: думаешь, что ты одно, а на самом деле совершенно другое. Можно до самого конца так ничего о себе и не узнать, но кто-то знает. Или, во всяком случае, подозревает. Чем это оборачивается? Опять же смотря где. Например, от тебя может уйти жена, но кто-то, напротив, назначает тебе высокую цену. Высокую цену, но ту, за которую можно купить и продать. А кто-то другой может вдруг позвонить тебе по телефону и сказать, что он знает о тебе то, чего ты не знаешь сам. Но узнавать о людях то, чего они сами не знают о себе — работа психоаналитика. Вот так.

— А может, вообще не было? Может быть, все это просто так, морщинки?

— Какие морщинки?

— Так, морщинки на лице несуществующего старика.

— Это что, какая-то аллегория? — спросил полковник.

— Да нет, морщинки это — так, действительно аллегория. Просто все это, кушетка, определенный антураж и при этом, заметь, у нее дома. А вообще, какая разница, как убили?

— Действительно, какая разница, — пожал плечами полковник. — Вопрос в том, за что убили.

— Зачем убили, — поправил я, — для чего убили?

— Для чего убили, — согласился полковник.

Я знал, что сейчас он мне все равно ничего не скажет.

В рекламном отделе я сказал, что мне заказали плакат Инги Зет. Это ни у кого не вызвало вопросов. Я попросил дать мне имеющиеся у них плакаты с изображением певицы, и мне дали один, тот самый, что был расклеен и испорчен. Девушка, давшая мне его, сказала, что над ним, видимо, еще кто-то работает, так как я не первый беру у нее этот плакат. Я спросил, не возникало ли у нее желания выколоть портрету глаз. “Вот этот”, — указал я. Она дико посмотрела на меня.

Дома я приколол плакат кнопками к двери и долго вглядывался в покрытое глянцем лицо. Красивое лицо крашеной блондинки, провоцирующее и неприступное, можно сказать, далекое как звезда, но я бы сказал: star. Глаза были в порядке: ни большие, ни маленькие, с темными ресницами, но они не скрывали их неестественной синевы. Я вспомнил синеву осеннего неба, увиденного мной сквозь прореху на плакате — она была другой. Ничто не раздражало меня, но кого-то что-то могло раздражать. Я встал и проткнул глаз ножом. После разговора я бы, наверное, не смог этого сделать. Потом я позвонил певице. В комнате слышны были разные голоса, и я с облегчением подумал, что она не одна.

— Да, это я, — сказала она. — Какого плаката? Не поняла.

Я повторил.

— Так, понятно. Вы из рекламы?

— Вроде того.

В голосе ее слышалось сомнение, когда она спросила, могу ли я приехать сейчас.

Мы договорились на следующий день, на одиннадцать у нее. Я сел и стал смотреть на изувеченный мною плакат. Я ничего не понимал.

Слава Богу, на этот раз ничего не случилось, но когда я увидел ту, не очень далекую крышу со слуховыми окнами, я подумал о ней, как о возможности. Ведь убийце стоит только договориться с певицей о ее участии в убийстве по сценарию, где ей определена роль жертвы. Это была идея одинокого и творческого убийцы, художника, создающего картину от начала до последнего, завершающего штриха.

Я думал о том, как трудно убить человека точным ударом в глаз, даже если заставить его лечь на кушетку, заставить закрыть глаза, даже если его при этом будут держать, он все равно будет дергаться и извиваться. Но если, прийдя к себе после концерта, артистка ложится навзничь на кушетку и, ожидая чего-то другого, устало закрывает глаза... Кушетка? Нет, это версия полковника, версия комментатора, а кушетка... Была кушетка, только другая кушетка и не там.

— Расслабься. Тебе удобно? Закрой глаза. Так удобно?

— Удобно, хорошо.

Была кушетка и был диалог:

— Почему тебе пришло в голову именно это сравнение?

— Это разные состояния, даже разные ипостаси. Я не вижу себя — я чувствую. Тот, кто видит меня, на самом деле видит лишь образ или... мишень.

— Ты мишень?

— Я — нет, но тот, кто стреляет в мишень, убивает меня.

— Почему ты заговорила об убийстве?

— Этот человек может представить меня в виде портрета с выколотым глазом. Так ему проще убить.

Да, это было не там, а там были темные пятна на красном паласе и мельком блеснул целлофановый кулек.

Представьте себе, что знаменитость, о знакомстве с которой вы никогда не помышляли — не потому, что считали такое знакомство невозможным, то есть считали, конечно, но просто не думали об этом — именно из-за полной невозможности мысль о знакомстве с ней не приходила вам в голову, ведь в этом случае возникал вопрос, почему, например, не с Пеле или президентом Французской Республики, то есть я хочу сказать, что даже просто для примера сам выбор именно этой знаменитости, а не какой-нибудь другой, был бы непонятен, потому что если ты единственная обычная, то есть среднестатистическая личность перед строем знаменитостей, то у любой из них не больше шансов быть выбранной вами для этого примера, чем тебе, именно тебе, быть выбранным в качестве примера той самой среднестатистической личности, и ты не думаешь, что в глазах этой знаменитости ты можешь быть одним из толпы, одним , нет, ты просто — толпа, — так вот представь себе, что эта знаменитость отличит тебя в толпе, и подумай, какое удивительное исключение ты являешь собой, ты, по твоему собственному мнению, ничем не примечательный человек, тогда как она — знаменитость, на которую ты, по меньшей мере, с интересом глазеешь из толпы. Это такая же вероятность, как самый крупный выигрыш в национальную лотерею или падающая именно тебе на голову сосулька из-под крыши пятиэтажного дома.