Борис Дышленко - Контуры и силуэты

Полковник посмеивается, он, конечно же, знает, что это не психиатр, а кому это выгодно — любому, кто сумеет воспользоваться.

— А исполнитель, — сказал полковник, — исполнителю вообще лучше не знать конечной цели.

Я согласился с полковником. Потом я подумал: так ли на самом деле случайна наша встреча? Может быть, не более случайна, чем разорванный глаз? Сначала портрет, а потом... Здесь, на ступенях Концертного зала... Может быть, он здесь затем же, зачем и я? Просто это профессиональная манера — ничего не говорить прямо. Чтобы всегда иметь возможность умыть руки. Потому и выгодно “любому, кто сумеет воспользоваться”. Но ведь не все же это сделали. А что до психотерапевта, то он мог многое узнать от пациентки и, может быть, стал для кого-то опасен.

— Может быть, стал слишком болтлив, а может быть, даже кого-то шантажировал, — говорит он.

Кстати, этот полковник... Мы когда-то учились с ним вместе, а теперь, он, конечно, постарел — как, впрочем, и я, — поседел, но выглядит, в общем, неплохо, и вот еще странность: как раз накануне заметил на одном из стендов, среди других кандидатских листовок его портрет — там он тоже выглядел весьма представительно, а самое удивительное, его биография была там напечатана, в общем-то, без искажений. Я подумал тогда, что это совершенно бессмысленно — выставлять свою кандидатуру в парламент с такой биографией, однако на мой вопрос он, улыбнувшись, сказал, что к выборам это еще как повернется.

А совпадение... Оно, собственно, может быть и не совпадением. В жизни, может быть, как в покере, не слишком много комбинаций. Может быть, здесь существует какой-то закон. Какой-то неведомый закон совпадений, как в гадании на картах. Или опять-таки в покере. Совпадение, именно совпадение, но не случайное, а закономерное. Да, как в игре. Когда из карт, которые пришли к тебе в случайном сочетании, составляешь нужную тебе комбинацию. Но кто составляет? Здесь кто составляет? В этом убийстве, возможно, не имевшем ничего общего с вандализмами, просто существовало какое-то фатальное завершение, а может быть, что-то было угадано и заложено художником, автором плаката, и это что-то как раз и раздражало вредителей, что-то, может быть, очень неприятное в характере певицы. Оно могло поссорить ее с кем-то до такой степени, что он ее убил. Правда, не думаю, чтобы это был психотерапевт, да они и не занимаются лечением на территории пациентов. Может быть, это любовник (с мужем она разошлась), а может быть, муж, с которым она разошлась — мало ли чего не бывает на свете?

Муж? Возможно. А может быть, любовник. Я ж говорил, что уничтожение — это способ овладения. Это способ сохранить для себя, только для себя, потому что в последний миг своего существования, в этот бесконечный момент она принадлежит тебе, тебе одному.

Портрет. “Портрет” Гоголя, “Овальный портрет” Эдгара По, “Портрет Дориана Грея”. О влиянии портрета на модель немало написано. О посмертном влиянии модели на портрет?.. Кажется, что-то читал. Да, тоже какую-то статью. Но там эти изменения были видимы только некоторым, очень редким, обладающим особым даром ясновидения. Во-вторых, уже после смерти, а не до. Я не знаю, да и никто толком не знает этих связей. Лучше не думать о том, чего не можешь хоть как-то объяснить. По какому бы закону ни произошло убийство, оно произошло.

Утром я вышел из ворот моего дома и, как всегда, остановившись на мгновение, окинул взглядом в оба конца почти всегда безлюдную улицу. Особняк напротив, линия невысоких стриженых деревьев по одной стороне (линии), линия деревьев по другой. Через дорогу, у тротуара, хлопотал у своей “тойоты” бармен из бани. Он приветственно помахал мне рукой. Смазливый парнишка с походкой танцовщика, хоть и не педик. Откупоривая пивную бутылку для клиента, он всегда улыбается. У него красивые белые зубы и красивые, крупные, хорошо “накачанные” мышцы — там он работает в маечке. Он хорошо знает, что ему делать, этот мальчик. Они всегда знают. Летом, когда в положенный срок для профилактики трубопровода или чего-то там еще отключают горячую воду, мне приходится ходить в баню. Я не люблю ходить в баню, не люблю сидеть за столом между распаренными плебеями в тогах, пожирающими цыплят. Это так называемые “деловые”, и это их место — не мое, но когда нет горячей воды... Этот мальчик знает, что ему делать. Я тоже всегда хотел знать, что мне делать, но у меня было слишком богатое воображение и жадное любопытство — эти качества мешают вписаться в любую систему, — а может быть, это был просто снобизм, но с возрастом мне стало казаться, что я комплексую, всегда комплексовал, завидовал совершенству этих простых и исправных ребят, всегда уверенных в своем праве. Все это “записки из подполья”, а мальчик просто укладывал какие-то картонные ящики (может быть, с пивом) в багажник своей “тойоты”, через год у него будет “мерседес”. Почему-то он запомнил меня тогда в бане и теперь при встрече здоровается со мной.

Все это меня не касается, и о мальчике, и о своих рассуждениях я тотчас забыл, как только отвернулся от него. Почему-то внезапно вспомнил — но это было уже не здесь, — как тогда, уже подняв ногу, чтобы ступить на переход, с неожиданной яркостью представил себе распахнутую дверь чердака и посыпанный песком и шлаком чердачный пол и мою смутную тень в светлом прямоугольнике с нечеткими краями, и как эта тень исчезла вместе с ним. Почему я вспомнил это? Наверное, от того движения, когда я занес ногу на трамвайную подножку, но я продолжал думать об этом в трамвае, до тех пор пока за Тучковым мостом, там, где с шестидесятых годов открывался вид на огромный и уродливый бетонно-стеклянный Концертно-спортивный комплекс, теперь из-за какого-то еще строительства заслоненный рустованным бетонным забором, вот на этом заборе, на четырехгранном выступе руста малярной кистью, видимо, масляной, а может быть, нитрокраской, во всяком случае, чем-то несмываемым и ярко-красным было наляпано:

На первой же остановке я вышел, пешком вернулся назад. Стало жарко. Я снял шляпу под моросящим дождем, ладонью пригладил волосы. От букв потянулись вниз, прокапав с выступа на выступ, кровавые потеки, и под надписью отдельно был поставлен восклицательный знак — еще две кровавые кляксы. Впечатление было зловещим.

Да, впечатление было зловещим. Оно не было зловещим три дня и стало зловещим в вечер убийства. Его убили за этим забором, в Концертно-спортивном комплексе, где он выступал. Он получил две пули, две кровавых кляксы, как этот восклицательный знак.

Если бы не убийство певицы, я бы так и не заметил этого несоответствия. Дня за три до смерти Шульгина я проезжал мимо этого забора и тогда уже увидел эту надпись, но мало ли какие имена пишут фанаты на заборах и в подворотнях. Шульгин был еще жив, и меня это не заинтересовало, а потом... Может быть, мне и приходило в голову, что вот, мол, какая странная, зловещая, предвосхищающая надпись, — может быть, приходило, а может быть, и нет. Теперь я подумал, что вот еще одно совпадение в том же духе. Если бы не певица... То есть я и не придавал этому значения до сих пор. Странно, когда действие развивается в обратном порядке. Мысленно я довел эту идею до абсурда. И та дурацкая демонстрация с последующим митингом на Дворцовой площади, и нелепые воззвания на щитах у Гостиного Двора — все это должно было происходить до убийства. А может быть, здесь просто была нарушена симметрия? Допустим, что в чьей-то голове все это и прокручивалось в обратном порядке — митинг, демонстрация, надпись на заборе, убийство — то есть от результата. А произойти должно было от причины: убийство, надпись на заборе, демонстрация, митинг. Да, если идти от ожидаемого результата... Но в одном месте при исполнении вышел сбой: надпись на заборе выскочила преждевременно, потому что просто какой-то рабочий паренек в свой обеденный перерыв, схватив ведро краски и малярную кисть, помчался и украсил забор именем своего кумира. И это было просто совпадением, но для меня сбой в монтаже оказался ньютоновым яблоком. Но оказалось, не только для меня: во всяком случае, уже тем же вечером комментатор, изменив своей обычной скороговорке, вещал: “Это был единственный певец о России и для России, воспевавший русское и русских. Не стоит ли задуматься: кому нужна его смерть?” Он говорил еще что-то о патриотизме и происках, но я не придал этому значения, потому что он всегда говорил многозначительно, так, чтобы создавалось впечатление, будто он знает больше, чем говорит, а может быть, он и в самом деле знает, больше, чем говорит, а может быть, вообще заказывает происшествия, чтобы сообщать о них? Телевизор такая штука: никогда не знаешь, что впереди. А кому это выгодно? Здесь было слишком много случайностей, чтобы подозревать злоумышление. Ведь еще до комментария в тот день было сообщено в “Телетексте”: “Сегодня перед несостоявшимся выступлением был убит известный певец и автор многих песен Генрих Шульгин. Артист выстрелил из газового пистолета, ответом было два выстрела из боевого оружия”.