Борис Дышленко - Контуры и силуэты

— Вот как?

— И если кто-то говорит мне, что видел меня на площади в тот день, то он ошибается: меня тогда еще не было там — я наблюдал этот митинг по телевизору.

— Смещение во времени?

— Просто нет никакого времени. Я хочу сказать, что хронология не имеет значения. На нее нельзя полагаться. Существует только последовательность событий, а если мы начнем сопоставлять факты и соответствующие даты, то может получиться, что всего этого просто не было, не могло быть, потому что, скажем, один и тот же субъект находился одновременно в разных местах. На этом строится любое алиби.

— Но что же было на самом деле?

— Я не знаю, но приведу один любопытный диалог:

— Расслабься. Тебе удобно? Закрой глаза. Так удобно?

— Удобно, хорошо.

— Что тебя беспокоит?

— Мне кажется... Правда, мне всю жизнь так кажется. Нет, это не сейчас.

— Но все-таки, что именно кажется?

— Это, наверное, неважно, но мне кажется, что все это происходит не со мной, это чужая жизнь. Я бы... Я не заслужила этого. Так просто не бывает, не может быть. Это так же нереально, как вообразить себя мертвой. Ты понимаешь: мой труп и я?

Вот такой диалог. Если он и был, то вероятнее всего в кабинете психотерапевта. Если он вообще был и если был этот психотерапевт. Потому что не станет профессионал работать на территории пациента — это вздор, — и никто не укладывал певицу на кушетку, и не ударял ее ножом в глаз. Нет, она умерла стоя, как умирают деревья (это, кажется, из названия какой-то пьесы или кино), потому что те пятна были не на подушке и не рядом, они были на полу, на паласе, там, где она, умирая, стояла, и там же валялся пустой целлофановый кулек, а цветы, они стояли в вазочке на этажерке у кушетки, в изголовье.

Значит, она была убита не ножом, не стилетом, потому что стоя трудно, практически невозможно ударить так точно, и во всяком случае жертва попыталась бы увернуться. Попасть в глаз можно было бы только случайно, но тогда почему на плакатах был поврежден именно глаз и именно левый? Нет, певицу убили не ножом — выстрелом, точным выстрелом в глаз. Кто-то навел пистолет на неподвижно стоящую, застывшую, парализованную страхом жертву и хладнокровно нажал курок.

Нет, психоаналитик здесь ни при чем — не он же ходил и уродовал ее плакаты. Был диалог, не имевший прямого отношения к убийству, а может быть, певицу что-то беспокоило, но она сама не могла понять причину своего беспокойства, а психоаналитик, он пытался в этом разобраться, и здесь он, конечно, мог что-то обнаружить.

Так вот этого не было. Я же говорю, существует причинно-следственная связь, а в этом диалоге я не вижу причины. Но если отказаться от хронологии, то можно увидеть обратную связь, то есть диалог может быть следствием. Его бы не было, не произойди впоследствии убийство.

Я хочу сказать, что, сопоставляя события и даты, ты можешь, ну скажем, ошибиться, отнеся два разных происшедших с тобой или не с тобой случая к одному и тому же дню, часу, в общем — моменту. Но почему ты не можешь ошибиться, ретроспективно взглянув на то, что происходит сейчас, отнеся это к будущему или прошедшему? Ты понимаешь, о чем я говорю?

— Нет.

— Я сам не понимаю. Я не понимаю, почему четыре цветка? Почему не пять или три? И почему они без целлофана? Ведь их подают обернутыми в целлофан. Но их четыре, и они без целлофана.

— Ты в этом уверен? — спросил я себя. — Может быть, это был другой случай?

Я покачал головой. Я тяжело дышал.

— Я уверен, — сказал я себе. — Потому, что этого случая не было.

Человек в помятой шляпе и темном плаще остановился у рекламного щита. Некоторое время он смотрел на него, как бы не видя — вероятно, он глубоко задумался, — потом он зажмурился и снова открыл глаза, чтобы сосредоточиться, и тогда понял, что это я. За моей спиной туда и сюда сновали прохожие, создавая динамичный задний план. Я сделал еще усилие и увидел перед собой плакат. Он не был поврежден.

“Здесь слишком оживленное место, — подумал я. — Плакат, наверное, наклеен только сегодня”.

На новеньком, блестящем от глянца и дождя плакате я мог хорошо рассмотреть ее глаз, тот, который был лучше виден, потому что ее лицо было повернуто в три четверти, и второй был виден не весь, на нем лежала голубоватая тень от темной, растрепанной челки. Левый был обыкновенный в меру красивый глаз, серый, слегка зеленоватый, в общем, ничего особенного, но, наверное, многим нравится, раз певица так популярна. Я не пытался понять чувства ее поклонников — просто стоял и смотрел. Тяжеловатое верхнее веко и небольшая припухлость под глазом — для кого-то в этом особенный шарм. Красивое и довольно тонкое лицо немного портили губы, слишком узкие к уголкам. Впрочем, рот был открыт, как и должно быть при пении, и это мешало сказать что-нибудь о характере. Но я и не Цезарь Ламброзо.

Я отвернулся, и если бы я мог видеть себя со стороны, плакат с лицом певицы стал бы для меня фоном.

Я набрал номер. Я набрал его по памяти, но визитную карточку зачем-то держал в руке.

— Частное охранно-детективное агентство “Галифакс”, — ответили мне женским голосом.

— Добрый день, — сказал я. — Я хотел бы поговорить с вами об охране. О негласной охране, — уточнил я. — Мне нужно, чтобы человек, с которым я веду переговоры, не знал, что меня охраняют.

— Простите, не совсем вас понимаю, — ответила женщина, судя по голосу, молодая.

— Я веду переговоры, — сказал я. — Это коммерческая сделка, и речь идет о довольно крупной сумме. У меня есть основания опасаться, что здесь не все чисто. Я надеюсь, что мои подозрения неосновательны, но, знаете, береженого Бог бережет. Я хотел бы обезопасить себя на всякий случай, но так, чтобы мой контрагент об этом не знал. Ничего незаконного.

В трубке молчали. Видимо, секретарша, или кто она там, ждала дальнейших разъяснений.

— Потому что, если мои подозрения окажутся беспочвенными, — продолжал я, — я окажусь в неудобном положении. Слишком явная предосторожность может произвести нехорошее впечатление и отрицательно сказаться на наших дальнейших отношениях. Теперь вы понимаете?

— Хорошо, — сказала женщина. — Позвольте мне записать ваш адрес и номер телефона.

— Это не все, — сказал я. — У меня есть визитная карточка вашего сотрудника. Он мне ее оставил, и я знаю его в лицо. Так что я хотел бы, чтобы вы прислали именно его.

— Разумеется, — сказала женщина. — Раз вы его знаете, мы пришлем именно его. Если, конечно, он в данный момент не занят, — добавила она.

— Но трансакция намечается примерно через неделю, — сказал я, — так что у вас будет время.

— Тогда нет проблем, — сказала женщина. — Назовите его имя.

— Бреннер, — отчетливо произнес я. — Николай Андреевич Бреннер.