Дервиш Сушич - Я, Данила

После столь основательной подготовки отступать было некуда. И я лихорадочно прикидывал, с чего начать. Лекцию можно читать для собственного удовольствия. Такие лекторы, как правило, глубоко убеждены в том, что для публики нет большего счастья, чем лицезреть их. Лекцию можно читать и ради галочки. Такое случается тогда, когда цифра проведенных болтологических мероприятий дороже тесного общения с людьми, пришедшими тебя слушать. Лекцию можно читать и для того, чтоб освободиться от материала. Так поступают люди и сами не верящие в то, что говорят. Лекцию можно читать и тогда, когда ее никто не хочет слушать. Это делают те, кто думает, что люди станут лучше, если их постоянно изводить, терзать и мучить. Лекцию читают и перед пустым залом. Такая участь постигает тех, кому уже раз довелось выступить там. Итак, лекции читают по-разному.

Мне хотелось зажечь, захватить, подчинить сердца этих грубых и донельзя узколобых людей, избавить их от нищеты духа, раскалить им котелки так, чтобы вздыбились извилины, чтоб от них поднялись пары идей и веры в нечто более гуманное, чем милосердный бог.

— Социализм не распутный бег, он не прикатит в Лабудовац в карете, — с этого я начал. И, оперируя цифрами, — а лучшего горючего для запуска фантазии нет, — убедил их в том, что, когда лесопилка начнет давать продукцию, у нас появятся первые деньги, с помощью которых забьется сердце социализма. Рассказав о наших будущих заработках, я стал рисовать им будущий Лабудовац. Я прокладывал прямые, длинные и широкие улицы, а мои слушатели высовывались из-за своих углов и, разинув рот, глядели на эти белые, прямо-таки царские дороги. Двумя ладонями и грудой слов я строил в долине красивые здания и селил в них поочередно всех присутствующих, а они, робко топоча деревянными башмаками перед мраморными лестницами, смотрели на меня с таким страхом, с каким смотрит скотина на новый хлев. Я открывал шикарные рестораны и перечислял блюда, а они глотали слюну и облизывались. Я вел их в театры, кино, цирки, в огромные, залитые солнцем залы, где на забаву им собрал чудеса со всего белого света.

Строительство Лабудоваца я закончил памятником павшим воинам, вознесшимся выше облаков.

Слушатели мои оцепенели, застыли, глаза будто остекленели. И наконец тишину прорезал тоненький, едва слышный всхлип старшего Воича:

— Дане, а кутузка где будет?

Взрыв смеха грозил снести мои замки, и я поспешил обрушить на него ураган ненависти.

— Для тебя, дядюшка, всегда найдется каморка с хорошим замком. Как раз по твоим заслугам.

У Марко-комитетчика хватило ума взять на вооружение мои слова.

— Слышали? — крикнул он, потрясая палкой. — И чтоб мне больше никаких отговорок. Хоть на карачках, а на работу выходить! Такой распрекрасный социализм нас ожидает, а мы копаемся, как буржуйские бабы. Вставай! Хватит языки чесать, берись за кирку! Товарищ Данила, от имени фронтовиков спасибо тебе за лекцию. Больно складно у тебя вышло…

Йованка осталась, присела рядом со мной на доски.

— Дане, а ты часом не болел мозгами?

— Твой покойник как-то огрел меня колом по башке… до войны еще. Помнишь?

— Мелешь порой незнамо что.

— Когда это я молол?

— Да хоть бы сейчас. Про Лабудовац. Или ты дурак и сам веришь в свои бредни, или — хитришь, морочишь нам голову.

— Не веришь?

— Дане, а неужто ты веришь?

— Ты меня знаешь. Кабы не верил, бросил бы все.

— Ничего путного ты здесь не сделаешь. Разливайся, сколько хочешь, за то тебе и деньги платят, бросить ты не можешь, раз начал. Но мне-то впереди ничего не светит. Даже самого малого не досталось…

— Мужа?

— Боже упаси! Очень надо, чтобы какой-нибудь хрыч слонялся по дому в подштанниках. Лучше уж повеситься… Эх! — Она вздохнула, потом медленно повернулась и, подняв на меня глаза собаки, молящей о пощаде, проговорила: — Дане, я приду к тебе вечером?

— Меня дома не будет.

— А завтра?

— И завтра не будет.

— А послезавтра? — простонала она приглушенно.

— Надо к лесорубам ехать.

— Дане, ты бегаешь от меня. Почему, Дане? Ведь я знаю, что люба тебе. Забил себе голову глупостями и не видишь, куда катишься. Надеешься сделать, что задумал? И думаешь, тебе спасибо скажут? Понастроишь всем дворцы с золочеными крышами, пустишь молочную реку с кисельными берегами. А что с тобой будет? Один как перст. Никто и на порог не пустит, а об себе заботиться уж поздно будет. Очнись, старый дуралей! Ведь можно так все сладить, чтоб и волки сыты были, и овцы целы! И об государстве радеть, и про себя не забывать.

— Для твоих боков, что ль?

— Дане, кобеля и на дороге найти можно. Мне ты нужен.

— Душа моя мелкособственническая, не хочу я быть ничьей собственностью. Бери-ка лопату и ступай поработай, вот вся дурь из головы и выйдет. А я подумаю, когда к тебе зайти.

Она вскочила.

— Я не шлюха, чтоб ты приходил ко мне, когда захочешь!

И сердито отряхнув юбку, она зашагала к женщинам, стоящим на другом краю стройплощадки. Они уже поглядывали на нас, лукаво перемигиваясь.

Боль на душе не означала демобилизации. Мучают меня эти нелады, еще как мучают! Была у меня крупица личной жизни, да и та обернулась обузой. Мало, что ли, проблем и без того! Обернулась сомнением, извечным сомнением затылка в путеводной способности глаз. О-о, вот несчастье, что бога нет. Был бы бог, было б кого отколошматить за сумятицу в душе. Боюсь… до дрожи боюсь одиночества, которое рано или поздно свалят на меня годы. Всемогущему богу и тому мудрецы дали компанию: жену, сына и шута придворного — святого духа. Знали, что ни один дурак не поверит, будто можно жить монахом. Даже господу богу. Не говоря уж про простых смертных. А мне вот приходится.

Нет, я не позволю связать себя по рукам и ногам ради чревоугодия. Милая моя Йованка, если б ты только знала, какое это счастье ничего не ждать для себя. Ты здоровая, нормальная женщина, ты имеешь право на собственные желания, я ведь и борюсь за то, чтоб осуществить мечты людей, сделать их реальными для всех. Но что со мной станется, если еще и ты начнешь предписывать мне повестку дня? Душа моя, хватит с меня директив сверху! Я не могу разрываться между борьбой за интересы всего народа и щекотанием твоих пяток. На это способны лишь те, кто одновременно начал заниматься и тем и другим, когда сила привычки помогает.

Мы с Марко забрались на самый высокий вал. Луг был изрезан прямоугольниками рвов, из которых торчали головы и ритмично выбрасывалась земля. Завтра соберутся специалисты: техник из Лозницы (боюсь, как бы не пришлось тащить волоком этого пьянчугу), один семберский кузнец, знающий толк в динамо-машинах, и еще два-три механика-самоучки, которых я насобирал с бору по сосенке и которых каким-то чудом обошла мобилизация всех, кто умеет хотя бы забить гвоздь.