Дервиш Сушич - Я, Данила

Мой белградский благодетель еще не узнал, кому он дал машины. Только бы их установить, а там пусть себе узнает, ежели захочет. Завтра мы приступим к бетонированию, а там — торжественный обряд монтажа! Через десять дней всякий, кто пройдет мимо, сможет вдохновенно воскликнуть:

— Машаллах [12] Машаллах — мусульманское приветствие, выражающее удивление, восторг и пожелание благополучия (тур.) . , индустрия!

На цыпочках все удлиняющихся теней подбирается вечер, мой старый недруг. Тени ползут по лугам и полям, неспешно покрывая саваном ночи дивную игру света и красок. Я не люблю ночь. Она напоминает о смерти. Не на поле боя, где пуля в лоб или в отважное сердце — и конец. А о медленном умирании с ломотой в костях, постепенном отравлении собственными ядами. Природа, видно, для того и придумала сон, чтобы охранить людей от мрака.

Я мог бы пойти к Йованке или привести ее к себе. Но близость по принуждению только усиливает одиночество. Мне пришлось бы, как крестьянина — в пользе агротехники, убеждать себя, что я пожелал ее, и, превозмогая усталость, лгать ей, как я люблю ее мощное тело и коровье спокойствие.

Нет уж! Раз мы не собираемся заводить детей, ни к чему это. Ради лепета и невинных глаз крепыша сына я дал бы еще запереть себя в четырех стенах. Социализм, может, и не стал бы корить запоздалого отца за то, что он не ходит на собрания.

— Данила! — сказал Марко. — Говорят, ты с Йованкой…

— Врут.

— Женись, Данила, хватит в ухажерах ходить!

— Поздно, Марко.

— А как ты про меня полагаешь? Обрыдло жить бобылем. Может, найти кого?

— Ну, ежели пороху хватит…

— Найти бы бабенку посмирнее. А то не ровен час — налетишь на афежейку [13] Имеется в виду член АФЖ — Антифашистского Фронта Женщин. , как начнет качать права, моих и не останется.

Женщины сложили инструмент и кто в одиночку, кто парами пошли мимо нас, заканчивая начатые еще утром дискуссии. Показалась Йованка. Одна. Я окликнул ее. Хотел пошутить, чтоб как-то смягчить разрыв. Она поднялась на вал и бросила на меня хмурый взгляд.

— Чего тебе?

— Йованка, Марко невесту ищет…

Я не договорил. Она зыркнула направо, налево и, убедившись в том, что нас никто не видит, закатила мне такую пощечину, что я закачался. Спускаясь, она оглянулась и процедила сквозь зубы:

— Стыда на тебе нет! Ежели ты приходил ко мне, чтоб, когда надоем, швырнуть другому, то больше не приходи. Топором зарублю.

Один мой глаз затуманился от пощечины. Другим я покосился на Марко.

— Что бы это значило, Марко?

— Тебе лучше знать. Вот и женись! Ежели б она меня так звезданула, я бы кубарем скатился в яму. Твое счастье, ты еще твердо на ногах стоишь. Какого дьявола она взбеленилась, когда ты ей про меня сказал? Чем уж я так плох, растуды ее малина?..

Я понял, что натворил. Все кончено. Единственное, что мне оставалось, это сделать давно уже сделанный и столько раз подчеркнутый красным карандашом вывод: океанографы могут измерить глубины морей, астрономы — глубины вселенной. И только для женской души нет батискафа. Технически неразрешимая задача. Кошмар мелей и бездонных пропастей, джунгли центров реакции. Ты к ней с шуткой, а она в ответ — оплеуху.

Вот и женись, как сказал Марко Охальник.

Лучше уж спать в обнимку с трубой на лесопильне. По крайней мере она не требует налога на сентиментальность.

В День Республики состоялось открытие лесопильни. Ее украсили цветами и пестрыми платками. Произносили речи, восхваляли инициативу народных масс, секретарь комитета битых два часа говорил о значении социалистического строительства в нашей стране, народный депутат обрисовал политическую обстановку во всем мире, Раде Власть сделал подробный доклад обо всем, что свершилось у нас, начиная с сорок пятого, председательница АФЖ еще раз перечислила все несправедливости, которым веками подвергались женщины, — словом, каждый хотел высказаться до конца, невзирая на то, слушают его или нет… Так что на мою долю досталось буквально две минуты. Я поднялся на дощатую трибуну, поблагодарил гостей и пригласил их на обед, а всех присутствующих на гулянье. Гости захлопали, народные массы подхватили аплодисменты, и веселье началось. Закружилось коло… Гостям уже поднадоело стоять на дожде и ветру, и они с радостью двинулись в нашу столовую «Вперед, товарищи!», где их ждал обед.

К счастью, никто не поинтересовался, почему лесопилка через полчаса остановилась. Пока гости на цыпочках пытались пройти через грязь, я ринулся в первый цех. Главный специалист, техник из Лозницы, напился вдребезги и, падая, задел привод. Вдвоем с машинистом мы вынесли его через боковую дверь, и я дал ему коленом под зад, что было равносильно увольнению. Причин можно не объяснять.

Выходя, я приказал машинисту дать гудок.

Пронзительно и мощно завыла сирена, возвещая в этом медвежьем углу истории начало новой эры индустриализации. Металлическая труба, для надежности прикрученная еще веревками и проволокой, изрыгала белые и серые клубы дыма. Я снял шапку и поклонился. И тут мне пришло на ум, что неплохо было бы установить на верхушке трубы мемориальную доску: «Этот объект построили трудящиеся массы общины Лабудовац благодаря наиблагороднейшему невежеству в географии одного руководящего товарища. Слава им! Во веки веков!»

Лето не считалось с сельским хозяйством. Да и кто тогда с ним считался? Ему говорили: давай, сколько можешь, ассигнований же подожди до следующей пятилетки! Лето выжгло посевы до корня, статьи на мелиорацию свело к нулю. От жары пересохли многие речушки, и нам волей-неволей пришлось лозунгом экономии обуздывать свой аппетит за скудной трапезой.

Как пророк Магомет, я сбежал из села, чтоб подумать о селе. Решив взглянуть на него с высоты птичьего полета, я сел под руинами старой турецкой крепости, возвышавшейся на самой высокой вершине кольца окрестных гор. В ивняке, пожалуй, было бы и потише, но вещи, которые видишь снизу, выглядят иначе. Когда смотришь им в макушку с высоты, принципиальность обеспечена. Наверное, поэтому цари всегда жили в столицах. Наверху. Отсюда, видать, и пошел поклон вышестоящим: символический знак признания, что поклонившийся принадлежит к тем, кому смотрят в макушку.

Подо мной долина. Мало-помалу я начинаю прокладывать дороги и новые улицы, рою каналы, строю жилые массивы, возвожу четыре вокзала в четырех концах большого города.

Самое высокое и самое внушительное здание я дарю Народному банку. Я уже вижу, как на верхушке его шпиля, даже выше пурпурной пятиконечной звезды, сверкает динар, символ силы и целеустремленности. Институты я расположил в центре города, хотя заведомо знаю, что навлеку на себя нарекания. Но я это сделал умышленно. Пора уже нашей науке из бархатной тишины академических храмов выйти на сквознячок реального мира. Правда, на улице она слегка запылит ноги, но это не беда в сравненье с заплесневелостью мозгов в непроветриваемых помещениях.