Александр Ольшанский - Китовый ус

— Что же ты наделал?! — крикнула Хозяйка, понимая, что теперь ему пощады не будет.

А кот помчался в лес, забился в глубину, чтобы Барбос и Хозяин не нашли его. Там он, голодая и дрожа в ненастье, много дней упивался свободой и разбойничал. Домой он решил никогда не возвращаться: не мог сидеть в клетке, ожидая, пока вырастут цыплята.

Но к человеческому жилью ему предстояло вернуться не позже осени, если он не хотел околеть от голода и холода в зимнюю стужу. С каждым днем ему труднее доставалась пища. Быстро прошла осень, деревья оголились, и уже негде было прятаться. И птиц осталось мало. Много их улетало в дальние страны, а те, что остались, в пустынном лесу были неуловимы.

И все же кот не спешил возвращаться к людям. В поле он обнаружил в скирдах мышей и некоторое время питался ими. Потом наступили совсем трудные времена — пошли холодные дожди, ударил мороз и выпал снег.

Кот лежал, свернувшись калачиком, под стогом соломы и видел сон. Снилась самая счастливая ночь в его жизни — будто бы ему снова удалось проникнуть в гастроном и он ночует в нем. Во сне кот лизал сметану прямо из бидона, ел жареных карпов и колбасу. Он был в гастрономе один, и ему никто не мешал. Вокруг стога рос сугроб, заваливал кота. А ему мерещилось, что он лакает холодное-прехолодное молоко и никак не может от него оторваться.

И тут коту почудилось, что к нему крадется сторожиха. Он сорвался с лежки, шерсть встала дыбом. Никого не было, лишь тихонько на замерзшей дороге шуршал снег. Далеко, в белесой дымке, угадывались очертания поселка.

Чубукову давно хотелось побывать в этом городе — почти двадцать лет тому назад он учился в шести километрах от Чугуева в лесном техникуме, здесь впервые влюбился, любил и был любим. Впечатлительный и склонный к всевозможным преувеличениям, Чубуков считал этот город своей духовной родиной, местом второго рождения, полагая, что каждый рождается дважды: первый раз, как и все живое, по законам природы, и второй раз — как человек, существо мыслящее и чувствующее, иными словами, как личность. В юности у него было даже мнение, что далеко не всем выпадает рождаться дважды, как и счастье по-настоящему любить.

Он, конечно, причислял себя к лучшей части человечества, к более счастливой, более духовно богатой. Теперь у него были серьезные сомнения в правильности своего юношеского максимализма, но тогда он влюбился безумно, неистово и, оглушенный чувством, в любовном бреду стал грешить сочинительством, вначале рифмованными письмами, а затем в течение двух месяцев, которые были отпущены на преддипломную практику, писал роман в стихах, не подозревая, что все влюбленные пишут если не романы в стихах, то, во всяком случае, просто стихи. Рукопись впоследствии куда-то запропастилась в незаконченном виде — законченной она и не могла быть…

В то время ему, что вполне естественно для семнадцатилетнего парня, застенчивому, деревенскому, к тому же еще и влюбленному, хотелось быть лучше всех во всех отношениях — и умнее, и смелее, и сильнее, и мужественнее. Поэтому тогда он, наряду с писанием стихов, занимался тяжелой атлетикой, или, как говорили в техникуме, таскал в спортзале железо. И таскал небезуспешно — за полгода с небольшим выполнил норму второго разряда, в пух и прах развеял славу непобедимого техникумовского силача — волосатого двадцатипятилетнего Женьку по прозвищу Бардадым, который любил на сцене подолгу готовиться к подходу, расхаживать упруго перед помостом, дышать со свистом, остервенело задирая голову вверх, а затем бросаться на штангу как на заклятого врага и с леденящим кровь воплем поднимать ее. Чубуков набрал в сумме троеборья на пятнадцать килограммов больше Женьки Бардадыма, выступавшего с ним в одной весовой категории. Тогда Бардадым предпринял последнюю попытку спасти свою репутацию, попросив установить на штанге сто сорок килограммов, чтобы одним махом догнать Чубукова. Но он столько никогда не толкал и, конечно, не толкнул.

— Чубуков, ты озверел! Все, я бросаю штангу! — кричал ему Бардадым в раздевалке, срывая с себя пояс — брезентовый, толстенный, изготовленный из плоского приводного ремня.

Но Чубуков не зверел. Она сидела в зале. Каждый раз, подходя к снаряду, он смотрел на нее и видел, что она болеет за него, и кричит, и хлопает в ладоши неистово, когда ему покоряется вес…

Он не стал ни знаменитым поэтом, ни рекордсменом-штангистом, вообще в своей жизни не совершил ничего примечательного — отслужил в армии, женился на учительнице и давно уже имел детей, закончил после техникума институт, работал в конструкторском бюро инженером, имел вес около ста килограммов, потому что бывшие штангисты редко бывают изящными, и немного поседел. Единственное, что он смог, и сам относился к этому иронически — так это купить на прошлой неделе «Жигули», и ехал теперь на собственной машине под Ростов, где гостила жена с детьми.

Вначале он думал заехать только в поселок Кочеток, посмотреть на техникум, в первую очередь на дендропарк, который славился еще в те годы богатством коллекции деревьев и кустарников, и, если не встретится никто из знакомых, продолжить путь дальше, к Ростову.

Чугуев был таким же зеленым, как и раньше, так же справа на холме возвышалось желтое здание со шпилем, в нем будто бы когда-то было суворовское училище, а само здание строилось чуть ли не во времена Аракчеева. Слева, как и прежде, склон был густо усеян одноэтажными белостенными домами. Чубуков вспомнил, что это место называется Зачуговкой.

Возле автобусной остановки на углу он поехал медленно, ему показалось, что ее отнесли немного подальше от автомобильной трассы Харьков — Ростов. Здесь он последний раз видел Риту — она провожала его, кондукторша тогда еще по иронии судьбы выписала два билета: «Вас же было двое!» Видимо, они прощались так, что со стороны можно было подумать: эти едут вместе… Всего час назад Чубуков сидел у них дома на диване и не верил, что Рита красила белилами оконные рамы и подоконники, готовясь к своей свадьбе. Иногда она оставляла кисть в банке, садилась рядом, смотрела поразительно преданными глазами, плакала и просила прощения. Он был остриженный наголо — его призывали в армию, но в Харькове, на комиссии, терапевт нашел какие-то изменения в сердце, чуть ли не стенокардию, и его вернули назад. Рита, полагая, что он уже служит, поддалась на уговоры родителей и старшей сестры, согласилась выйти замуж за выпускника летного училища.

«Я дала ему слово», — твердила она, когда Чубуков говорил ей, что теперь, поскольку он не идет в армию, может жениться на ней.