Александр Ольшанский - Китовый ус

Чубуков оставил машину у ворот и, оглядываясь по сторонам, узнавая и не узнавая огромные, тенистые каштаны, серебристые ели, выросшие у серых стен трехэтажного здания, плакучие ивы и рябины, которых раньше, кажется, здесь не было, пошел в тенистую липовую аллею дендропарка, с любопытством разглядывал попадавшихся навстречу юношей и девушек, сдававших, наверно, в эту пору вступительные экзамены. «Многих из них еще и на свете не было, когда я учился здесь, — подумал он неожиданно и удивился своей мысли. — Неужели так много прошло времени с тех пор, неужели?..»

Дойдя до середины аллеи, он почувствовал себя здесь чужим, никому не нужным и пожалел, что приехал сюда, и повернул назад, к машине. Кто его ждет здесь, кто помнит?

Когда он завел мотор и готов был тронуть машину с места, ему захотелось вновь посмотреть на постаревшее здание техникума. Шевельнулась где-то мысль, что, вполне возможно, он не приедет сюда больше и никогда не увидит этих мест. Он смотрел на здание, а в это время из учебного корпуса вышла стайка девушек, и ему вспомнилось: Рита стоит у двери, а он, примерно на этом месте, где его машина, сидит в кузове техникумовского учебного грузовика, уезжает на практику…

Рита стоит у двери, она в клетчатой радужной юбке, белой кофточке и белых нарядных туфлях. Она смотрит в эту сторону, и Чубуков, чувствуя на расстоянии ее взгляд, поворачивается к ней. Она отводит взгляд. Несколько минут назад они виделись в коридоре. Рита радостно улыбнулась ему, а он, растерявшись от такой приветливости, буркнул «здрасьте» и поплелся с чемоданом к грузовику, который должен был отвезти практикантов на железнодорожный вокзал.

Рита снова смотрит в его сторону. Почему она стоит — ведь давно уже был звонок на лекцию, почему не уходит? Чубуков, в который раз, поворачивается к ней лицом. И тут Рита резко, рывком открывает тяжелую, темно-коричневую дверь и исчезает за ней…

Чубуков включил скорость, развернулся и поехал назад, в Чугуев.

Это было второго сентября. Первое приходилось тогда на воскресенье. Со второго началась практика. Он не уехал совсем, спрыгнул с грузовика, оставив ребятам чемодан, поехал на автобусную остановку в Зачуговку и стал ждать Риту.

— Я знала, что ты будешь меня ждать здесь, и не вышла напротив своей улицы. Я знала! — радовалась она. — Почему ты убежал от меня в техникуме? Разве так можно?

Чубуков, растерявшись, стоял и молчал.

— Пойдем к Донцу, — предложила она.

Шли лугом по потрескавшейся глянцевой тропинке, остановились у самой реки, над обрывом, и только там Чубуков посмел внимательно посмотреть ей в глаза. Посмотреть вблизи…

— Так вот почему они у тебя такие удивительные! — воскликнул он. — Ты знаешь, что у тебя в глазах звездочки? Вокруг зрачков лучи как звездочки?

— Какие лучи? — удивилась она.

— Самые настоящие. Вот придешь домой и присмотрись внимательно… Обязательно увидишь…

Смутившись, Рита опустила глаза. Чубуков дотронулся до ее руки, ощутил бархатистое тепло и неожиданно для самого себя поцеловал ее в висок. Она не обиделась, не отпрянула, а чмокнула его в щеку и отвернулась. У него перехватило дыхание, кровь хлынула в голову, он почувствовал, как захлестывает его нежность к Рите; не помня себя, он стал целовать упругие, жаркие губы, глаза, снова губы. Рита прильнула к нему, что-то шептала, а затем отшатнулась, попросила:

— Не надо, не надо, родной мой…

— Извини, я не знаю, как это получилось, — сказал с трудом Чубуков.

Он оставил ее одну, разделся за кустами ивняка и бухнулся в воду. Нырнул, ощущая, как холодные струи освежают тело, вынырнул на середине реки, услышав Ритино: «Простудишься! Вода холодная!» — и поплыл назад.

Она вышла из-за кустов и спросила:

— Сюда можно?

— Можно, — сказал Чубуков, выходя на берег.

Рита склонилась над водой и стала умываться.

— Игорь, я боюсь тебя, — сказала она, вытирая лицо платочком. — Я думала, он и притронуться ко мне не посмеет, а он…

— Рита…

— Не надо, я все знаю и понимаю… Если бы я сомневалась в тебе, повела бы сюда? — откровенно сказала она и засмеялась. — Но каков, каков, а? За все лето — ни строчки. Я и с Виктором рассталась, ожидая твоих писем. Я привыкла к ним… Может, я даже полюбила тебя за них, еще не зная, кто ты… Никогда не думала, что кто-нибудь из механиков-замазуриков пишет письма мне такие, да еще в стихах! Думала: из лесоводов кто-нибудь. Больше всего я боялась, что ты окажешься горбуном с четвертого курса. Сама подошла к нему, завела разговор, сказала, мол, слышала я, что вы пишете хорошие стихи. Не можете написать нам для стенгазеты? — Рита снова засмеялась. — Он посмотрел на меня как на угорелую! Ты извини меня, но я твои послания показывала своей старшей сестре Капе, Капитолине. Она просила меня познакомить с тобой, а как я познакомлю, когда ты бегаешь от меня? Вот вернешься с практики, и сходим к ней, хорошо? Не бойся, твои стихи ей очень нравятся…

Пожалуй, после такой похвалы Чубуков особенно стал грешить сочинительством. В совхозе, в котором проходил практику, он засел в доме для приезжих и за два месяца настрочил страниц триста стихотворного романа. Заезжий корреспондент областной молодежной газеты, который некоторое время жил вместе с ним в одной комнате, вызвался высказать свое мнение о его творениях. Чубукову было интересно выслушать его, тем более что он не знал, так ли он пишет.

— Да у тебя, парень, что-то есть! Честное слово, есть! — услышал он. — Масса штампов, безграмотных фраз даже, но что это не графоманство — ручаюсь своей головой. Это не напечатают, слишком неумело, но если ты подучишься немного, можешь поступить в Литературный институт. Если хочешь, приезжай к нам в литобъединение при газете. Да что там хочешь, обязательно приезжай! Там помогут тебе, обсудят, растолкуют кое-какие, прости, элементарнейшие вещи. Выберем какой-нибудь отрывок и напечатаем в газете.

— Не хочу я ничего печатать, пока не закончу. Да и пишу я для себя…

Это было правдой. Чубуков писал для себя. Просили выхода мысли и чувства, кипевшие в нем непрестанно, нужно было во что-то употребить обострившееся мировосприятие, свое новое зрение — раньше он не видел, не замечал многих вещей, теперь же, после года постоянного анализа собственных поступков, мыслей и чувств, Чубуков научился лучше смотреть, тоньше понимать состояние людей. По совету корреспондента он прочитал «Мартина Идена». Как и у героя Джека Лондона, у Чубукова были нетронутые силы молодости, уверенность в своих силах, доходящая иногда до ощущения всесильности, — он без устали мог сидеть, не вставая из-за стола по двадцать часов в сутки, написать десятки страниц романа, прочитать в день две-три книги, поражаясь силе человеческого духа и необозримости опыта, таящихся в них, и — собственному невежеству, которое становилось все очевиднее.