Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

Когда мне было грустно, а Федорович не показывался, я шел к нему сам. Жили они с Воруй-ногой в неуютной комнате, в бараке. Мы пили чай с брусничным вареньем, сильно пахнущим клопами, и говорили о Москве. У Федоровича там жила дочь, жила с мужем-полковником, а у меня в Москве осталась жена. Федорович с восхищением рассказывал о дочери. Скоро я уже хорошо представлял себе ее и чуть ли не так же любил, как Федорович. Воруй-нога лежал на полу возле кровати и тревожно прислушивался к нашему разговору. Он, видимо, опасался: вдруг в Москве все-таки разрешат прописаться к дочери инвалиду войны, как же тогда быть ему, Воруй-ноге?

Федорович умер первым из одиннадцати отравившихся метиловым спиртом, который они зачерпнули в цистерне на станции железной дороги. В то время я был на сессии во ВГИКе. Когда пришла телеграмма о смерти Федоровича, я разыскал квартиру его дочери. Я узнал ее сразу. Именно такой, интеллигентной, холеной москвичкой я и представлял себе дочь Федоровича, жену полковника. Узнав о смерти отца, она недоуменно хмыкнула: при чем, мол, здесь она?.. И закрыла предо мной дверь…

И вот я с тобой, Москва! Как ласково говоришь ты иногда со мной, лишь одно участие в речах твоих! Почему же в ушах моих звон и болезненный хруст? Знаю, что я не сын твой, Москва, а пасынок, и не на коне пока, а под конем. А конь твой строптив, без жалости затопчет, если замешкаешься, не будешь ловок и гибок!.. Но, уверен я, ты знаешь — как бы ни был строптив твой конь, быть ему взнузданным!..

Но почему так тревожно становится мне, когда я вспоминаю Аннушку, принцессу из сказки; дочь Федоровича, холеную москвичку; и строгих дядей из газеты, что фотографировались когда-то на фоне кремлевской стены?

— Хорошо! — прошептала Галя, когда Антошкин отложил листы, и спросила: — И тут все правда? Вы так поженились? — перевела она взгляд с Пети на Таню.

— Поженились так, — засмеялся Петя, прижимая к себе Таню. — Тут я не наврал. В мелочах есть… Так сказать, художественные детали.

— А где?

— Отец у меня не родной был, отчим, и брата не было. Это соседский мальчишка мне за уши Москву показывал… Мать свеклу полоть уезжала, а меня оставляла у соседей. Детских садов тогда не было… И газету я не на чердаке нашел. Я уже в Москве был, паркетчиком в РСУ ГлавАПУ работал. Мы жилой дом в мастерскую НИИ переделывали, содрали обивку с одной двери, а под ней старые газеты…

— А что же ты не так написал? — спросила Люся с сожалением. — Так интересней.

— Я ему тоже это говорю, — сказала Таня.

— Хорошо. Уговорили, — засмеялся Петя.

— А газета у тебя цела? — спросил Маркин.

— Цела.

— А кто там… на фотографии? — поинтересовался Иван.

— Кто? Понятно кто: Сталин, Берия, Маленков, — ответил за Антошкина Маркин.

— Там все собрались. Вся история наша, кроме тех, — кивнул Петя на Маркина, — Молотов, Хрущев, Булганин, Каганович, Ворошилов и Косыгин с Сусловым молодые. Мао Цзедун с Чжоу Энлаем. Они тогда у нас гостили…

— Только Брежнева не хватает…

— Почему ты их не назвал?

— Зачем? И так понятно.

— Ты пишешь, что не на коне еще… Редактор — это ого-го! — сказал Маркин. — Это на коне!

— Я писал, когда паркетчиком работал: ни прописки, ни жилья. Да и сейчас… далеко еще до того, о чем мечтается…

На работу Галя шла веселая. Несмотря на то, что вчера они с Иваном допоздна разбирали стол, мыли посуду, Галя выспалась. На улице по-апрельски тепло. Солнце, редкий гость в Москве, прочно утвердилось над домами на бездонном синем небе. Ветерок теплый. На газонах тонкие зеленые стебельки пробиваются. Улицы, тротуары, скверы после Ленинского субботника чистые, опрятные, приятно шагать по ним. И воздух с утра легкий. Егоркина вспоминала вчерашний вечер и радовалась, что он удался. И попели, и поплясали, и рассказ послушали. Хорошо! Она взбежала по ступеням к двери подъезда и вошла в жэк. Он был на первом этаже. Она еще издали услышала, что в техническом кабинете кто-то громко кричит. «Опять ругаются! — усмехнулась весело Галя. — Ругань им в радость! Чудаки!» Перед самым ее носом дверь распахнулась, вылетела Валя Сорокина и мелькнула мимо, видимо, даже не заметив ее. Галя недоуменно проводила ее глазами и вошла в кабинет, где крики не прекращались. Толстушка Лида сидела за своим столом съежившись, красная, вперилась глазами в Асю Деркач, которая стояла перед ней по другую сторону стола спиной ко входу. Ася за одну неделю, как стала главным инженером жэка, изменилась ужасно. Она и раньше бывала ехидная, заносчивая, вздорная. Оскорбить, если плохое настроение, кого хочешь могла. А настроение у нее редко хорошее бывало. Сейчас она стучала пальцем по столу Лиды и орала.

— Девочки, что вы языки чешете, когда когти есть! — громко сказала Галя, стараясь шуткой утихомирить их.

Ася оглянулась и продолжала свое:

— Еще раз хлебало разинешь, кошелка толстопузая, бельмы выколю! — дернулась она рукой с растопыренными пальцами к лицу Лиды. Та отшатнулась, откинулась на спинку стула. — Угрожать она будет… Швабра! Поганка ничтожная!

— Я эти оскорбления Хомутову изложу! — выкрикнула Лида, готовая заплакать.

— Излагай, швабра! У меня свидетель есть! — ткнула она, не оглядываясь, в сторону Гали.

Егоркина поняла, почему Сорокина выскочила: не хотелось свидетелем быть, и заговорила, стараясь отвлечь Деркач от Лиды:

— Агнесса Федоровна, зачем вы нервы с утра тревожите? Целый день впереди. Сколько забот! Нас много, а вы одна…

Деркач в тот же день, когда ее утвердили главным инженером, потребовала, чтобы ее звали по имени-отчеству и на «вы». Все техники, несмотря на разницу в возрасте, обращались друг к другу по именам.

— Галя! — резко обернулась Деркач. — Скажи: ты слышала, чтобы я ее оскорбляла?

— Когда? Откуда я знаю, что у вас происходит? — Гале непонятно было, из-за чего они с Лидой повздорили. Лида неповоротливая, добродушная, не обижалась обычно раньше, когда ее задевала Деркач.

— Слышала, шалашовка поганая! — снова повернулась Ася к Лиде. — Видела я в гробу твои писульки. Пиши! Все равно к нам вернутся.

Она еще раз метнула в Лиду взгляд-молнию и быстро вышла.

Лида заплакала, всхлипывая:

— Я уйду… уйду отсюда… тут работать невозможно…

— Что у вас произошло? Ты всегда сдержанная была. И вдруг… Из-за чего сцепились?

— Она говорит… что я болтала в РЖУ… будто Жанка сделала ее главным инженером за то, что муж ее, следователь, Жанкиного сынка от тюрьмы спас… — Лида вытиралась платком, всхлипывала.

Валя Сорокина рассказывала Гале, что Борису за изнасилование лет десять грозило, но Деркач, следователь, замял дело. Борис откупился большими деньгами от потерпевшей, но из аспирантуры вылетел, и из Москвы его выдворили.