Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

После собрания Деркач оставила в покое техников. В кабинет к ним заходила редко. Вызывала к себе, если надо с кем-то по делу поговорить. «Затаилась! — говорила Сорокина. — Не оставит она так. Не из тех… Укусит, ох как укусит!» Но было пока тихо, и техники успокоились.

— Галя, к главному, — позвала однажды Люба Егоркину.

Обычный вызов, никто внимания не обратил, только Сорокина спросила у секретарши:

— Как она?

— Веселая…

— А чего ей не веселиться: о работе головушка не болит — дуры сделают.

Деркач действительно встретила Галю весело.

— Ты знаешь, — сказала она. — В универмаг свитерки завезли — чудо! Ангорская шерсть! Ты какой размер носишь?

— А цена?

— Семьдесят рэ.

— Дорого… Я не возьму.

— Ты что, — поразилась Деркач. — Думаешь, они на прилавке лежат?.. Фига с два! О них покупатели и не узнают. Или штук пять для отмазки выкинут. Раз в году бывают такие. За них в «Березке» двойную цену берут. Ангорская шерсть!

— Если бы рублей за сорок…

— Ты даешь! За сорок сейчас приличную кофту для старухи не найдешь…

— Но эта же моя зарплата… Я на руки за месяц семьдесят четыре получаю…

— Что я тебя уговариваю!.. Возьму сама лишнюю. Нам две дают… за сто двадцать у меня с руками оторвут…

Перед обедом Ася снова позвала Галю с себе и показала свитерок из нежной шерсти. Под шейкой на груди и на правом плече букет листьев из атласной материи такого же голубенького цвета, и по листьям бусинки разбросаны.

— Красота!.. Берешь? Не хочешь себе, продашь…

Свитер был действительно красив. Такого у Гали никогда не было. Соблазн большой. Деньги занять можно. Ваня не рассердится. Но Галя чувствовала, что Асе почему-то очень хочется, чтобы она купила. По простоте душевной не стала бы, такая модница., как Деркач, предлагать, не смогла бы в одинаковых свитерах со своей сотрудницей щеголять. И Галя со вздохом отказалась, сказав, что муж накостыляет, без свитера кругом в долгах.

— Смотри… Мое дело предложить… Слушай, ты обедать дома будешь? — Обеденный перерыв у техников два часа, с двух до четырех дня.

— Дома.

— Я к тебе зайду на минутку с завсекцией универмага, — не попросила, а предупредила Деркач, не требуя согласия. — Ко мне далеко, а у них перерыв короткий.

Явились втроем. Люба пришла с ними, секретарша. Галя решила, что второй свитер достался ей, но потом из разговора поняла, что Люба ничего не знает о свитерах. Они принесли вина, по-хозяйски расположились за столом, разговаривали, ожидая, когда Галя накроет. Тамара, так звали завсекцией универмага, тридцатилетняя женщина с фиолетовыми прядями завитых волос, хвалила импортный линолеум, которым заменили прежний в ее квартире: ковром покрывать жалко, так красиво, спрашивала, нельзя ли достать дубовый плинтус. Покрыть бы такой плинтус лаком, и был бы под цвет линолеума. Ася обещала поспрашивать в РСУ, должен быть. Она видела. Тамара вскоре ушла, кончался перерыв. Сказала — позванивайте, если что надо, и убежала. За ней поднялась Люба.

— А ты куда?

— Надо мне… Вдруг Жанне понадоблюсь…

— Жанне она понадобится, — усмехнулась Ася, когда Люба ушла. — Сейчас Жанкин сынок привалит. Кадрится, дура, к нему…

— Люба замужем. Зачем он ей?

— Ну и что? Замуж, что ли, ей за него выходить. Покадрится просто. Красавчик… Не все так за мужа держатся, как мы с тобой… Между прочим, Борис на тебя глаз положил. Он сам мне говорил…

Галя вспомнила, что после того случая, когда Борис в гости набивался, он еще раза два заговаривал с ней, спрашивал, какие дома она обслуживает. Она не ответила. Но он узнал, может, у Любы, и при новой встрече сказал, что в одном из ее домов приятель его живет. Он у него частенько бывает. И предложил зайти, побалдеть. Музыка у приятеля чудесная.

— Парень он шустрый, — продолжала Деркач с усмешкой. — Не отстанет, пока не добьется…

— Ване скажу — отстанет…

Галя не стала говорить, что работала с Борисом в одном цехе и что муж ее знаком с ним.

— Егоркина, тебя Асюля еще не заставила писать отчеты по расходу воды и электроэнергии? — спросила в конце июня Валя Сорокина.

— Пишу, — засмеялась Галя.

— Бедняжка… Нина Михайловна после нас всегда выверяла. А Асюля даже так ни разу не делала. И Нинка всегда сдавала сама, а эта, увидишь, тебя заставит. Хорошо, если сразу примут, но не верю я что-то в это…

Дней десять в общей сложности составляла Егоркина отчеты, а своя работа стояла. Ни главный инженер, ни начальник не дергали ее в эти дни, но дела накапливались. Никто за нее их делать не собирался. Галя нервничала. Приходила на работу и сразу за отчеты. Обход своей территории не делала, не видела, как убирается, как вывозится мусор. Знала, что дворник тридцать второго дома запил, и второй день тротуары не метены, но некогда было бегать искать ему замену. Сидела над отчетами, когда услышала возглас Вали Сорокиной:

— Девочки, Пантелеич к нам! Кто-то пятнадцати рэ недосчитается!

Пантелеич — инспектор по надзору за территорией района. Появлялся он в жэках лишь тогда, когда обнаруживал непорядок на участке. Визит его всегда означал вызов в райисполком на административную комиссию, а там дело заканчивалось пятнадцатирублевым штрафом.

— Так, товарищи техники, — этими словами всегда начинал Пантелеич. Он пенсионер, седой, жилистый. Ему далеко за семьдесят, но он еще бодр, энергичен.

— Пантелеич, дорогой, — перебила Сорокина. — Вы ошиблись, не в тот жэк забрели. Вам соседний жэк нужен. Он совсем рядом, посмотрите, даже в окошко виден.

— Зайду туда, зайду, — согласился Пантелеич. — Так, товарищи техники, признавайтесь… — Он сделал паузу и обвел взглядом замерших девчат, — кто территорию возле тридцать второго дома обслуживает?

Техники облегченно выдохнули, покосились на Егоркину.

— Я, — ответила она.

— Так, выйдем на место или на слово поверим? — Эту фразу он тоже всегда говорил, но ни разу еще никто не согласился на штраф не глядя, за что его выписывают. Всегда выходили на место, и там всегда обнаруживалось, что штраф заслуженный.

Галя с тоской опустила глаза на неоконченный отчет, подумала — зачем зря время терять, даром Пантелеич не придет, и вздохнула:

— Выписывайте…

— Как? Не понял? — растерялся Пантелеич. Он готовился идти к дому, показывать окурки, обрывки газет, мусор, готовился долго говорить о том, что мы живем в столице нашей Родины, что все москвичи дружно борются за то, чтобы сделать Москву образцовым городом, но с таким отношением к работе и к двухтысячному году столица не получит этого звания, а ему, Пантелеевичу, хочется пожить в образцовом городе. Пусть он еще крепок и бодр, но все же опасается, что не дотянет до третьего тысячелетия. Однажды Валя Сорокина прервала его нудный монолог на этой фразе, сказала, что пусть он не опасается, дотянет и до четвертого, клопы долго живут. Пантелеич умолк, смотрел некоторое время на Валю молча, потом достал бланки, выписал повестку на комиссию в райисполком и, не попрощавшись, ушел. И сейчас Пантелеич готовился произнести свой монолог и вдруг…