Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— Прочти и подпишись!

Пока Иван читал, он играл ручкой, поглядывая на Егоркина с любопытством. Два деловых человека звонили уже по этому делу. Представлял он Ивана не таким. Более крепким, энергичным, волевым. Четырех лбов уложил. Приятно такого ломать, а этого, мальчишку, скучно. Иван подписал. Владимир Александрович подтянул лист к себе и заговорил медленно и вяло:

— Дело выеденного яйца не стоит… Зачем упорствовать, запутывать. Рассказал бы все, как было, и разошлись. Ну, получил бы свои два года условно, больше бы не дали. В первый раз. Неумышленно. Ревность. Опасности для общества пока не представляешь. Оплатил бы больничные пострадавшим. Студенты… Копейки. Ну, выперли бы из института. Что поделаешь? Надо платить за дела свои…

— Я рассказал все, как было…

— Да, не так было, не так, — поморщился Деркач. — А как?

— У меня здесь показания четырех, — следователь поднял над столом папку. — Совпадают почти слово в слово… Может, порвем это, — указал он на листок, — и расскажем правду? Или лучше своей рукой напишешь?

— Я правду рассказывал.

— Зачем упорствовать?..

— А как же было, по-вашему, как?

— Ты лучше меня знаешь, но могу и рассказать… Жена после работы зашла в гости к ребятам. Сидели, слушали музыку… Кстати, все трезвые были. Анализы в деле, — положил он руку на папку. — А вот твои не в порядке. Пьяненьким был… Так вот, сидели, спокойно разговаривали. Ты пришел домой поддатый. Жены нет. Стал искать, догадывался, где она. Ворвался в квартиру и набросился на ничего не подозревающих ребят. Вчетвером бы они тебе быстро бока намяли, но люди они интеллигентные, не понимают, как можно ударить человека. Ты воспользовался замешательством, одному челюсть свернул, другому руку сломал и удрал. Все просто и ясно, как Божий день! А ты накрутил здесь… Ну что, будем правду говорить?

— Я правду сказал…

— Упорствуй, упорствуй, себе же хуже делаешь. Лишний год за то, что следствие запутать пытался, накинут. Да не условно, а в колонию… Слышал, наверное, что чистосердечное признание смягчает вину?

— Ни себя, ни жену оговаривать не буду… Она то же самое расскажет…

— Знакомо. Обычный сговор. Жены с мужьями всегда одну песню поют.

— Когда же мы сговариваться будем. Я тут, она там. Вызовите сегодня, допросите…

— Сегодня уж не успеем, а вы сговоритесь. Я же сейчас тебя отпущу. Подписочку о невыезде подпишешь — и до скорой встречи… Не надумал менять показания?

— Нет.

— Хорошо, подумай дома. Надумаешь, приходи…

— А как же книгу обхода взять?

— Схожу да возьму.

— Может, с участковым пойти?

— Один схожу… Я к ним входить не буду. Вынесут…

— А если…

— Не бойся, — усмехнулся Иван. — Вернут и не пикнут.

Он надеялся взглянуть в глаза парню, который сам драку затеял, а потом его оболгал. Неужели совести у человека ни капли?

Пошли они вместе, но Галя осталась возле подъезда, а он поднялся, позвонил. Волновался сильно: как встретят? Что говорить? Дверь чуточку приоткрылась, была она на цепочке. Парень, хозяин квартиры, выглядывал в щель.

— Что надо? — процедил он сквозь стиснутые зубы. Челюсть у него была разбита.

— Книгу обхода…

Парень закрылся, сходил за книгой, сунул ее в щель.

— Что же вы такие, сами издевались, потом лгать стали…

Парень недослушал, молча захлопнул дверь и щелкнул замком. Егоркин постоял и спустился вниз.

На другой день, когда он вернулся из института, за ним пришли два милиционера, сказали, чтоб собирался с вещами. Галя еще была на работе.

— Почему? — испугался он.

— Наше дело — привезти.

— И надолго?

— Должно быть…

— А записку хоть жене можно оставить?

— Пиши.

Поместили в тот же изолятор. На этот раз ночевал один. Опять лежал долго, думал, заснул только под утро. Утром привели в комнату, где он давал показания. Владимир Александрович был на месте.

— Здравствуй, здравствуй! — улыбнулся он. — Не ожидал я, что так рано встретимся. Не ожидал… Что ж ты так? Мы к тебе с доверием, отпустили, а ты… — В голосе следователя слышались сочувствие и укоризна.

— Что — я? — не понимал Егоркин.

— Как что? — удивился Деркач. — Угрожать стал расправой, если заявление не уберут… Вместо того чтобы обдумать свое положение и дать правдивые показания, решил усугубить дело. Ну-ну, только лишний срок прибавится…

— Кому угрожать?

— Не играй дурочку, Егоркин!.. Ты же не блатняк какой-нибудь! Был вчера у Сергиевского Анатолия Львовича?

— А кто это? В первый раз слышу…

— Ну-ну! Может, ты челюсть никому не сворачивал и руку не ломал?

— Это того… где… Анатолием зовут?

— Да, да… Это тот, в чьей квартире ты дебош устроил. Был у него вчера?

— Был… Взял книгу обхода. Он мне ее в щель, в дверь сунул…

— И ты ему ни слова не сказал?

— Я хотел… спросить, зачем они лгут? Ведь не так дело было…

— А дальше?

— Он закрыл дверь, слушать не стал.

— И дальше?

— Все… Я ушел… Пошли домой. Галя меня на улице ждала.

— Он закрыл дверь, ты спокойно повернулся и ушел?

— Не спокойно, конечно… но ушел…

— А вот Сергиевский заявление написал, — следователь открыл дело, — что, когда он отдал тебе книгу обхода и закрыл дверь, ты стал ломиться, кричать, что свернешь ему шею, как только он появится на улице, что если он и его приятели не заберут заявления и не расскажут, как, по-твоему, дело было, то есть ты их заставлял самих себя оболгать, если они этого не сделают, то все они будут калеками… Одного ты калекой уже сделал, неизвестно, как рука срастется… И ломился ты в дверь минут пять, чуть с петель не сорвал…

— Не было этого! — вскочил Егоркин со стула.

— Сиди, сиди! — повысил голос Деркач. — Я с вами рядом не был. Ко мне поступило заявление от потерпевшего. Лгать на тебя у него нет причин. Он тебя не видел раньше и не слышал о твоем существовании, пока ты к нему в квартиру не ворвался. Ревнивец! Отелло из тамбовской деревни!.. Я в чужие квартиры не врываюсь, на меня и не поступают заявления… Чтобы ты не совершил более тяжкого преступления, мы вынуждены изолировать тебя до суда. Вот ордер на твой арест! Познакомься!

Егоркин взял листок, но не видел в нем ничего.

— Я не грозил ему, — тихо прошептал он. — Не грозил…

— Ты ничего нового не хочешь сообщить следствию? Не надумал дать правдивые показания? Не почувствовал еще раскаяния?

— Мне раскаиваться не в чем… — Иван говорил тихо. — Я вас не понимаю. — Он выделил слово «вас».

— Моя задача — установить истину!

Иван покачал головой. В глазах у него была тоска. Он не знал, как доказать следователю, что истина не в той стороне, где он ее ищет.

— Ты хочешь сказать, что тебе нечего сказать?