Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

Роман почувствовал, что плохо видит дорогу, что руки у него дрожат, и свернул к бордюру, остановился.

— Ты что? — глядел на него парень.

— А что я должен говорить?

— Не беспокойся. У него все записано. Твое дело прочитать выразительно.

— А что там?

— Ничего особенного нет… Хорошие слова о Леониде Семеновиче, о его демократичности, широте души, заботе о рядовых работниках. Ну и… немного об антисемитизме в СССР, о гонениях на евреев, жертвой которых стал он.

— Но… я не слышал ничего об антисемитизме, — пробормотал Роман. — Нет этого…

— А за что же, по-твоему, страдает Леонид Семенович? — жестко спросил парень.

— Не знаю, — виновато качнул головой Роман, не глядя на парня.

— Короткая у тебя память, — постучал тот ладонью по щитку приборов «Жигулей».

Палубин невольно окинул взглядом салон машины и вздохнул, потом пробормотал:

— Я боюсь…

— Чего? — снова улыбнулся парень. Голос его опять стал добродушным и уверенным. — У тебя что — партбилет? Или кресло высокое? Что тебе терять, кроме своих цепей, — засмеялся он. — Из официантов не выгонят, и доллары в кармане.

— А почему я? Кто я такой?.. Почему мне поверят?

— Скромничаешь, ты — сила! Рабочий класс, гегемон! Бывший слесарь, бывший десантник, ветеран Афганистана. Кому же верить, как не тебе…

Не нужно было парню напоминать про Афганистан. Это была его ошибка.

Бледное лицо Романа стало медленно наливаться краской. Он молча смотрел на парня, смотрел, не отрываясь, и видел, что парень смутился, отвел глаза на мгновение, потом хлопнул по руке Романа, лежавшей на баранке, и, делая голос жестким, приказал:

— Покатили! Нас ждут!

— Вылазь, — прошептал Роман, все также глядя на парня. Тот опешил, не понял.

— Ты что? Не дури!

— Вылазь! — громче и тверже повторил Палубин.

— Ты забываешься, — уверенность исчезла из голоса парня, и теперь он не похож был на делового энергичного человека, дела у которого всегда ладятся. — Ты забыл, откуда у тебя эта машина… Ты забыл, что у тебя в комнате хранится. Ты все забыл… Стоит нам пальцем шевельнуть, и ты за казенный счет далеко от Москвы улетишь…

— Вылазь! — яростно перебил Роман. — Я не буду клеветать на… — Он хотел сказать «на Родину», но запнулся, не мог произнести этого слова и выкрикнул: — Вон!

— Так?! — злобно ощерился парень и взялся за ручку дверцы, надеясь, что Роман успокоится, но тот снова выкрикнул:

— Вон!

Парень выбрался из машины и, нагнувшись, кинул в открытую дверь:

— Хорошо! Я шевельну пальцем… Прямо сейчас… «Жигули» рванули с места, резко свернули на Садовое кольцо.

Приходить в себя Роман стал, когда машина нырнула в тоннель под площадью Маяковского, начал вспоминать обрывки разговора. «Чем он грозил? Чем пугал? Ах да, у меня же дома вещи Бориса! Ой-ей-ей!» Роман свернул с Садового кольца и помчался домой.

Лифт ждать не стал, взлетел по лестнице, прихрамывая. Левую ногу сводило. Надя все еще гладила белье. Чувствуя удушье, кинулся к шкафу, распахнул дверь, глянул на высокую стопку картонных коробок с японскими видеомагнитофонами. Куда их теперь? Надя молча и недоуменно следила за ним. Услышав звонок в дверь, Роман захлопнул шкаф и прислушался. Открывать идти не собирался. Влетая в квартиру, заметил Иру на кухне. Она откроет.

Ира готовила кашу девочке. Соню она устроила в детский сад на пятидневку, чтобы она не видела Романа. Когда он был дома, Ира старалась не выходить из своей комнаты, а Надя избегала ее. Кашу варила в маленькой кастрюле с длинной ручкой, помешивала, прислушивалась, не плачет ли Наташа. Девочка спокойной росла. Проснется и лежит, помахивает ручкой, шевелит губами, размышляет о чем-то. Надоест лежать, ухватится за край коляски, подтянется, сядет и сидит спокойно, рассматривает комнату, округлив губы, удивляется чему-то, агукает тихонько. Если Соня дома спит в кроватке, долго смотрит на нее, нахмурив брови, потом начинает будить. Сначала тихо, потом все громче, кричит: «О-о! О-о-о!», — пока Соня не зашевелится в кровати. Увидит, что разбудила, и улыбается.

— Ты что кричишь? — спрашивает Соня. — Играть хочешь, или а-а!

— А-а, — смотрит на нее Наташа.

Однажды Ира, входя в комнату, увидела, как Соня пытается вытащить Наташу из коляски. Увидела, испугалась, закричала: «Не смей больше этого делать!»

Ира попробовала кашу с ложки. Готова. Остудить надо и кормить. Пора. Она взяла кастрюлю и направилась в комнату. Только вышла из кухни, звонок, резкий, требовательный. Вздрогнула от неожиданности. Хотела пройти мимо. К ней редко кто ходит. Роман откроет. К нему. Но друзья его звонили не так, и Ира открыла. Увидела участкового милиционера и двух мужчин в штатском. Оба в серых пиджаках. Участковый козырнул, спросил:

— Палубин Роман Александрович дома?

— Дома… — Ира стояла перед ними с дымящейся кастрюлей.

— Вы кто ему будете? Жена? — спросил один из мужчин.

— Соседка, — запнулась Ира и указала на комнату, откуда выглянул Роман. — Жена там!

— Палубин? — спросил быстро один из штатских у Романа.

Он кивнул.

— Мы к вам… — Милиционер шагнул в комнату. За ним вошли штатские и закрыли за собой дверь. — Палубин Роман Александрович? — уточнил один из штатских, темноволосый и худой, по-видимому, старший.

Роман кивнул.

— Документы, пожалуйста. И ознакомьтесь с этим: ордер на обыск и арест… Павел Николаевич, — повернулся он к участковому милиционеру. — Понятых, пожалуйста…

Милиционер привел пожилую женщину из соседней квартиры и Иру. Пока он ходил, Роман понял, что влип крепко, сам приподнял диван, стал вышвыривать из ящика прозрачные пакеты с американскими джинсами. Ира, сжавшись, смотрела, как, шурша, шмякались на пол аккуратные пакеты. Надя стояла у окна рядом со столом, на котором была распластана сорочка, теребила дрожащей рукой шнур утюга. Темноволосый мужчина считал вслух.

— Шестнадцать, — произнес он и, взглянув на Надю, бросил: — Выключи утюг! — снова повернулся к Роману, сказал требовательно: — Еще!

Палубин открыл шкаф, указал на высокую стопку картонных коробок с японскими магнитофонами.

— Семь штук…

Обитатели в изоляторе менялись часто: одних уводили, других приводили. Егоркин ждал пересмотра своего дела в городском суде.

В камере его, как и на стройке, звали Студентом. Никто больше к нему не приставал. Барсук, кажется, потерял к нему интерес. Иван целыми днями читал книги, читал он и тогда, когда загремели засовы, открылась дверь и на пороге появился Роман. Остановился, растерянно озираясь.

— Романчук! — закричал Веня радостно. — И ты?.. С новосельем!

И направился к заулыбавшемуся Палубину. Знакомая душа есть, хоть и пустая, но все-таки легче осваиваться. Егоркин вскочил с нар, шагнул навстречу.