Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

- Кошмар, - я сделала полшага в сторону, чтобы подпустить к урне белорубашечника c погасшим окурком в руке.

- У тебя, я так понимаю, так же?

- Ага, то мэйлы слишком короткие, то мэйлы слишком длинные, то мэйлы слишком широкие.

- В смысле слишком широкие? - спросил Люк, подкуривая следующую сигарету.

- Босс считает, что я пишу мэйлы такими широкими строчками, что у адресата рябит в глазах. Он даже обвинил меня в том, что я сажаю клиентам зрение, а однажды на полном серьёзе спросил, не специально ли я издеваюсь над несчастными. Я показала ему, что наши заграничные партнеры тоже пишут широкие мэйлы, что широкие мэйлы -это нормальные мэйлы, но....

Я вспомнила, как Сайто, оторвавшись от своей уродской бородавки, сосредоточил всё внимание на мне и проорал: «Да ты ещё и оправдания себе ищешь?» - обрызгав меня слюной.

- В конце концов, мне пришлось признать, что к двадцати семи годам я так и не научилась писать мэйлы, как следует их писать настоящему салариману. Теперь я перехожу на новую строчку после каждого четвёртого слова, чтобы лишний раз не гневить начальника. Он всё ещё читает каждый мой мэйл и эпизодически подмечает, что тот или иной абзац вышел чересчур широким. Я не унываю, нет, когда-нибудь я непременно освою искусство написания нешироких мэйлов, а возможно, даже стану настоящим салариманом.

- Мда, - Люк покачал головой. - Знаешь, что я понял за эти полгода?

- Что?

- Что даже если делать всё идеально, если стараться изо всех сил, если выполнять все их идиотские поручения, если отвечать им на вежливом-превежливом японском, кланяться ровно на столько градусов, на сколько предписывает мануал по бизнес-манерам, если одеваться в самом строгом соответствии с дресс-кодом, они всё равно найдут к чему придраться. Что бы мы ни делали, они всё равно будут нас отчитывать. Ты стараешься изо всех сил, ты делаешь, как тебе кажется, невозможное, ты делаешь всё, чтобы добиться от них банального «спасибо» или «молодец», а в ответ получаешь лишь критику и унижения. Что бы ты ни делал, они не скажут тебе, что ты выполнил задание хорошо, они примут это как должное, а потом заявят, что носки у тебя недостаточно чёрные, или бейджик висит на правой стороне пиджака, а надо, чтобы висел на левой и никак иначе. Спустя неделю кто-нибудь другой заметит, что бейджик надо перевесить на правую сторону, ведь правила предписывают носить его на правой стороне. «Неужели так сложно это запомнить?» - спросит, как у идиота, семпай, и ты забудешь, что только что сдал ему задание на два дня раньше срока, ты снова почувствуешь себя недостойным работать в такой прекрасной компании, среди таких умных и ответственных людей, ты, который даже бейджик не может ровно повесить. Я пришёл к выводу, что единственный способ выжить здесь -это убить в себе перфекциониста. Лучше быть отчитанным за махи реальные, чем за махи надуманные. Я начал специально косячить по мелочам, и мне чуть полегчало.

Люк посмотрел на часы и продолжил:

- Я покурю ещё, поднимусь наверх, заберу документы для босса, спущусь, покурю ещё, а потом выкурю ещё по од-ной-две сигарете в каждой курилке по дороге - во время работы мне курить нельзя - и вернусь в офис минут на пятнадцать позже того времени, в какое должен был бы вернуться, если бы не тормозил. Меня отчитают за опоздание и медлительность. Меня отчитают за мой реальный фейл, а не за то, что у меня под правым баком три волосины не добриты или носок из под брючины выглянул, когда я отправлял документы в шредер, - грустно сказал он, стряхивая пепел.

Выглядел Люк неважно: землистый цвет лица, тёмные круги под глазами, скрючившаяся спина. Рука, что подносит сигарету к губам, едва заметно дрожит. Точно так вальсируют мои пальцы на утро после переработок. Стоит покинуть офис позже восьми тридцати, и на следующий день в лифте черепную коробку сожмёт с утроенной силой, а пальцы, тянущиеся к кнопкам открытия и закрытия дверей, будут спотыкаться, как у скрипача-алкоголика. Было не похоже, что Люк в своё время серьезно занимался спортом, был бодр, свеж и энергичен. Он превращался в саларимана, а его жизнь, некогда яркая, постепенно тускнела.

- У вас много переработок 35 ? - спросила я, разглядывая его замученный профиль.

- В августе у меня было 68 часов, в сентябре 53 - всё в пределах нормы. Меньше 72 часов ведь патологией не считается, - он засмеялся каким-то безумным смехом.

- Не многовато?

Люк поджал губы:

- Много, но недостаточно много, чтобы ревизоры из Министерства труда вынесли главе отдела предупреждение. Видимо, пока кто-нибудь не вдолбит сотку или не сиганёт под поезд, ничего не поменяется. Надеюсь, у меня до сотки не дойдёт. Да и до поезда тоже.

- Ты уже брал отпуск? - Люк выглядел таким уставшим, что я готова была поделиться с ним своими скудными выходными.

- Брал, да, - он зажёг следующую сигарету. - Мне дали шесть дней.

- Хорошо! И как? Куда съездил? - спросила я его.

Люк окончательно сник:

- Никуда не съездил. Купил три ящика пива, блок сигарет, забил холодильник полуфабрикатами и заперся в своей микроскопической квартирке. Завесил шторы, включил телевизор. Пил пиво, хрустел чипсами, смотрел дурацкие шоу и спал. Дни пролетели незаметно. Жаль, что рабочие будни так незаметно не пролетают.

- Подожди, - я смотрела на него во все глаза. Клерк, проходя мимо, стесал тлеющий огонёк моей сигареты портфелем. Я отправила бычок в урну и полезла за пачкой.

Пока я копошилась в сумке, Люк протянул мне мятый «Лакки Страйк». Я взяла одну кривую никотиновую гусеницу и затянулась.

- А давно ты начал пить пиво? - спросила я его, как бы между делом.

- Это долгая история, - Люк кинул недокуренную сигарету в мусорку. Он внезапно заспешил, а я поняла, что задела какие-то струнки, за которые дёргать не следовало. -Мне пора, - он начал ускользать, левым плечом продираясь сквозь заросли спин в чёрных костюмах.

- Давай как-нибудь сходим вместе выпить, раз ты теперь пьёшь? - бросила я ему вдогонку.

- Да, обязательно. Ещё спишемся, - вежливо улыбнувшись, ответил он, не глядя на меня, и скрылся. Люк больше не умел улыбаться, как добрая старушка, его глаза больше не блестели, как у Ди Каприо-Гэтсби. Он превратился в клона Человека-Воробья, глубоко несчастное создание, доживающее свой век в сером-сером мире и уже не мечтающее отправиться на зимовку в тёплые страны.

Я смотрела на набиравшего эсэмэски настоящего Человека-Воробья и мне было жалко Люка, которому никто до сих пор не подарил красную сумку. Ему просто необходима сумка-крик цвета сибирского заката, подумала я в тот день. Ему нужен кто-то, кто будет писать ему эсэмэски, кто будет не давать ему опуститься на самое дно салариманской впадины, по глубине не уступающей впадине марианской.