Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

(то бишь «Свежак!»).

Над свежаком можно было проводить эксперименты, давать свежаку нелепые поручения, стебаться и глумиться над свежаком. В каждом японском офисе был свой свежак и свой Сайто-сан, руководивший армией по сломлению духа фреш-мана и вербовки его в стройные ряды салариманов.

Одним пасмурным осенним днём в вестибюле я встретила боевого товарища, такого же рядового, как я, маленький и робкий кусочек офисного пушечного мяса. Он шел, потупив взгляд, в чёрном костюме, белой рубашке, мертвой хваткой вцепившись в чёрный портфель. Вся его хмурая, скуко-женная фигурка говорила о том, что он, как и я, проклял тот день, когда отправился на весенний призыв в полк большой японской корпорации. Я была готова поспорить, что он, точь-в-точь как мы с Платоном, думал о поездах и метеоритах. Может, Люк и вовсе повесил дома портрет товарища Кима, уверовав в принципы марксизма-ленинизма, идеалы Чучхе, и с нетерпением ждал, когда вождь северо-корейского народа бомбанёт по оплоту капитализма и одним махом сотрёт Синдзюку с лица земли.

С Люком мы познакомились на одной из зимних стажировок. Пришельцы из-за границы, мы увидели друг друга в толпе пингвинов и сошлись на почве общего изъяна - недостаточной способности мимикрировать. Меня заставили перекрасить волосы в чёрный, а Люка волосы постричь - кадровики нашли его причёску возмутительной. «Волосы до плеч не соответствуют имиджу нашей компании,» - сказали эй-чары Люку, разрешив оставить длину в пределах двух-пяти сантиметров. Каково же было его удивление, когда в первый рабочий день парень обнаружил в офисе загеленных сэмпаев с волосами куда длиннее двухсантиметрового ёжика или пятисантиметрового горшочка.

Таким же бесконечным было и моё удивление, когда, перешагнув порог офиса, я увидела японок-сэмпаев с волосами цвета какао, кофе с молоком, карамели и молочного шоколада.

Офисным старожилкам можно было носить чёрные колготки, мне - лишь телесные. Им было можно класть ногу на ногу, мне - категорически запрещалось:

- Какое чудовищное неуважение к окружающим! А если увидят менеджеры! Где твои манеры? - вопрошал Сайто, и мне приходилось вытягиваться по струнке. Слева - нога на ногу, справа - ноги в раскоряку, посередине я - колено к колену, щиколотка к щиколотке, будто иллюстрация в пособии по деловому этикету.

Дни, когда громилу устраивал мой внешний вид, были почти так же редки, как 29 февраля на отрывном календаре. Они почти всегда оказывались лишь затишьем перед бурей, ведь на следующий день босс непременно находил повод укорить меня за какой-нибудь новый мнимый косяк:

- Не коротковаты ли брючки? Ты сюда модничать пришла или работать? Выглядеть надо презентабельно!

Я молча кивала, соглашалась и повиновалась. Непременным атрибутом офисной дедовщины были доносы. Как и в любой тоталитарной секте, на Птицефабрике, чтобы получить одобрение начальства и выбелить себя в глазах вышестоящих, надо было на кого-то настучать.

- Нет, ты только посмотри, - закатив холодные голубые глаза, так что они едва не провалились внутрь пустой черепной коробки, обратилась как-то Ирина к Марико.

Та, неохотно оторвавшись от свего усыпанного блестящими сердечками и звёздочками телефона, обернулась назад.

- Полгода в компании, а одевается, будто у неё иммунитет, - возмутилась Марико. - Вот это наглость! Фрешманы совсем стыд потеряли!

- И не говори! - выпалила Ирина, с осуждением рассматривая Мичико, мою одногодку. Пять сантиметров голой ноги в капроне над коленной чашечкой дали двум староверкам повод позлословить.

Когда Мичико вернулась c обеда, ее отчитали перед всем отделом. На виду у почти двух сотен человек дама с наро-щенными волосами, нарощенными ногтями, двойным пушапом и тремя слоями штукатурки на лице, размахивая руками-сосисками, тянущимися из рукавов яркого твидового жакета, орала на вросшую в пол, испуганную малышку Ми-чико, обвиняя ту в несерьёзности и модничании.

- Ты сюда работать пришла? Или мужа искать? - орала тётка на расстоянии тридцати метров от меня. Все обитатели аквариума, все ластоногие пингвины отчётливо слышали едкие замечания, пущенные, словно очередь дробовика, в маленькую девочку, трясущуюся от рыданий.

Мичико плакала, склонив голову, и тихо повторяла: «Да, я виновата, простите меня». Мичико выглядела, точь-в-точь как крепостная, на которую разгневалась барыня: у неё не было возможности ответить, она могла лишь признать свою вину.

Всхлипывая, Мичико покаялась перед всеми, что пришла неподобающе одетой, что на три минуты задержалась на обеде, что два раза забыла поставить барыню в копию, отправляя мэйл, что утром протирает только стол, но не экран компьютера и не трубку стационарного телефона, что мямлит в эту самую трубку, вместо того чтобы говорить с клиетами бодро и энергично.

В конце Мичико прошептала:

- Я недостаточно хороша для нашей компании. Пожалуйста, простите меня, я только и делаю, что причиняю вам всем беспокойство.

Мичико не играла. Она действительно чувствовала себя виноватой. Меньше чем за полгода заточения Мичико смирилась с мыслью, что она не более чем комок плесени, испоганивший чёрное кресло на 29 этаже Птичьей башни.

На следующий день Мичико пришла на работу в строгих чёрных брюках. Больше ни разу я не видела её в юбке. Быть может, она бросила юбку с моста в мутную воду реки Сумида или сожгла её в железном тазу на балконе, как я в своё время сожгла все бумажки, что мне выдали на зимней стажировке, где нас с Люком, белую ворону и гадкого утёнка, пичкали невкусным тим-билдинг-кормом до тошноты.

Зимний лагерь была фишкой Птицефабрики. Каждый год, за три месяца до начала официальных трудовых будней, пингвинят, получивших оффер, отправляли на курс подготовки молодого бойца. Три дня и две ночи в закрытом помещении, на территории спортивного центра - выйдешь за ворота, считай, нет дороги назад.

День начинался в шесть утра. Мы должны были наворачивать круги по стадиону, тянуть канат, решать задания, готовить групповые презентации, проходить психологические тесты и тесты на знание истории Птицефабрики. Один день плавно перетекал в следующий - на рассвете снова раздавался свисток кадровички и пингвиньи лапки в разноцветных кроссовках начинали бег трусцой под хмурым январским небом. Времени на сон почти не оставалось: официальная программа дня завершалась в десятом-одиннадцатом часу, после чего птенцы принимались делать домашнюю работу и готовить итоговый проект, распушая перья друг перед другом и пытаясь убедить остальных пташек в гениальности своих идей, примитивных настолько, что сложно было поверить, что эти розовощёкие юнцы вылупились из яиц пингвиньих, а не куриных. Главное, что проверяли эйчары, был отнюдь не острый ум, а способность к выживанию в нечеловеческих условиях. Лапа к лапе, ночью мы ютились в тесной клетушке с четырьмя скрипучими кроватями и грязным половиком, без ванной и туалета. На трое суток лишённые личного пространства, мы мылись в общей бане, подставляя свои дрожащие от усталости тельца под взгляды сестриц по несчастью.