Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Я смотрела на хилую спину Человека-Воробья. Мне хотелось спросить у него совета, как выжить в этом аду под сводом облаков, мне хотелось спросить у него, кто подарил ему красную сумку, кто пишет ему эсэмэски, как ему удаётся сидеть на металлических прутьях целых сорок минут. Вместо этого я бросила бычок в урну и зашагала прочь.

Из полутёмного коридора я шагнула в стеклянный дворец. Тучи кружили над Птичьей башней, наполняя и без того блёклый аквариум свинцовой серостью и тоской.

Во главе длинных приземистых столов, спиной к панорамному окну сидели менеджеры. Целыми днями они только и делали, что писали сценарии для реалити-шоу о жизни простых офисных крыс, режиссировали его и пускали в эфир. Случайными зрителями проекта «За стеклом Птичьей башни» были огромные чёрные вороны, пережившие не одно поколение салариманов, и мойщики окон, скользившие на подвесных стремянках от макушки к пяткам небоскрёба. Главный Птицевод наблюдал за фальшивенькой игрой крепостных с императорской ложи. Ему был доступен режим 5D и пакет «всё включено»: халдеи приносили ему кофе и чай, труппа кланялась в ноги, а одного лишь его кивка было достаточно, чтобы сослать поднадоевшего актёришку в сельский драмкружок, в глушь префектуры Ибараки, а то и вовсе на Сикоку.

Порой на сцене нашего театра теней разворачивались драмы похлеще, чем в древнегреческих трагедиях и голливудских сериалах. Бесконечные дубли и опасные трюки высасывали из артистов жизненные соки и радостные эмоции. Словно золотые рыбки, мы исполняли все желания властелинов Птицефабрики, сотни их поручений и тысячи прихотей. Нас поймали на крючок пожизненного найма, на аппетитную приманку стабильности. Плюхнув алую печать на трудовой контракт, мы обязались безропотно соглашаться на любые сценарии, пьесы и проекты.

В прошлом театральном сезоне мне выпала незавидная роль прислуги, ведь мой творческий путь на подмостках Птицефабрики лишь начинался. Пингвиний костюм весьма кстати походил на униформу официанта во французском ресторане. Для полного сходства не хватало лишь белого полотенчика на сгибе локтя и чёрного короткого передника, повязанного на поясе кокетливым узлом. По сценарию мне достался каскад поклонов и одна единственная реплика.

Поначалу я надеялась, что досадное недоразумение скоро исправят и дадут мне, неогранённому бриллианту, роль если уж и не первого, то хотя бы второго плана. Режиссёры считали иначе: по их мнению, чтобы выпестовать мой неочевидный талант, мне нужно было прослушать все курсы в актёрской школе Птицефабрики, а некоторые - и не по одному разу. Менеджеры никуда не торопились - их система координат и логических построений лежала в плоскости пожизненного найма, где время исчислялось не секундами, минутами и часами, а месяцами, кварталами и годами.

Моя первая встреча с руководителем курса немого кино случилась после ориентации для новобранцев. Вкратце рассказав о том, чем мы, первогодки, будем заниматься, он поинтересовался, есть ли у нас вопросы.

- На что поначалу стоит обратить самое пристальное внимание? - я была полна энтузиазма и амбиций. Я хотела прикрепить на лацкан сияющий золотой значок менеджера как можно раньше, ведь я пообещала Мише и себе, что успех не за горами, а бумажная мечта непременно сбудется.

- В первый год самое главное громко и бодро желать коллегам доброго утра! Утреннее приветствие - ваша главная обязанность в первый год. Больше от вас я ничего не жду.

Я внимательно смотрела на него: ну давай, разразись уже заливистым смехом, хлопни кого-нибудь из нас по плечу и скажи: «Да расслабьтесь! Просто хорошо делайте свою работу и всё!». Такахаси не засмеялся - он не шутил. Вместо этого он потёр загорелые руки и добавил:

- C нетерпением жду ваших завтрашних бодрых утренних приветствий!

По неписаному кодексу Птицефабрики, лишь первогодки обязаны были кукарекать на всё село - остальные пташки решали сами, стоит им драть глотку или нет. На триста шестьдесят шестой день после дебюта в офисном матинэ мои ко-мрады вдруг забыли единственную строчку, отведённую им сценаристами. 1 апреля нового фискального года они пробрались к своим столам тихо и незаметно.

Одногодки перестали вопить что есть мочи «Доброе утро!», а я нет. Мне нравилось пробуждать ото сна престарелых птицеводов, смотреть, как вздрагивают их сутулые плечи, наблюдать, как дряхлые протиратели кресел на секунду теряют нить рассуждений.

Я вышла на сцену в четыреста сорок восьмой раз и встала наизготовку: спина прямая, пятки вместе, носки развёрнуты под углом в сорок пять градусов, одна ладонь прикрывает другую.

- Доброе утро! - я проорала приветствие так громко, чтобы боевой клич услышал надзиратель, сидевший в полсотне метров от меня. Убедившись, что гулкое эхо отскочило от чувствительных барабанных перепонок собравшихся -Сайто поёжился, а глава департамента оторвал взгляд от монитора - я озарила серый аквариум своей самой обворожительной улыбкой.

Я улыбалась так, будто передо мной застыла не орда серых офисных крыс, разносчиков лихорадки отупения, а компания старых друзей. Я приветствовала не Сайто и не Ирину, я приветствовала Человека-Воробья, зашедшего ко мне на файф-о-клок с домашней шарлоткой. Пирог был ароматным, ещё теплым - Человек-Воробей испёк его из красных сочных яблок, уродившихся в бабушкином огороде, на свежем воздухе Японских Альп. Мы сидели на даче за большим круглым столом: я, Платон и Царь. На столе лежала белоснежная скатерть и серебряные приборы. Дымился пузатый начищенный самовар, а Платон разливал чай со смородиновым листом в большие чашки из тончайшего фарфора. Царь по случаю расчесал бороду, повязал под неё льняную салфетку и держал чашку, оттопырив мизинчик. Я смотрела на Царя и умилялась - он был чертовски похож на Толстого. Из приоткрытого окна доносились звуки музыки, играла пластинка Дебюсси. Платон откопал её в одном из винтажных магазинов на Коэндзи 36 , прикупив заодно и проигрыватель. Человек-Воробей глядел на нас так же нежно, как в экран телефона, когда получал эсэмэски от своей то ли девушки, то ли видения. Я была в шифоновом платье в цветочек, распущенные волосы лились на плечи густым гречишным медом. Я указала Человеку-Воробью на плетёное кресло за столом. Он оценил мой сумасшедший неоновый маникюр, а я его носки - один красный в жёлтую полоску, а другой голубой в белый горошек. Я улыбалась свободному миру, свободный мир улыбался мне. Я грезила с широко открытыми глазами. Ни Сайто, ни Ирина не могли лишить меня волшебного чаепития с Человеком-Воробьём, Царём и Платоном.

Всё ещё улыбаясь, я опустила подбородок и согнулась в глубокий поклон. Четыре секунды вниз, три секунды в нижней точке, четыре секунды вверх. Каждое движение было выверено, градус отточен. Я больше не нуждалась в линейке и секундомере, за год неустанных репетиций я отполировала мастерство. Каждый день я показывала новичкам и старожилам класс. На корпоративах мне часто говорили, что моё «Доброе утро» самое доброе и самое бодрое. Я собрала все возможные награды: Синдзюкский Оскар, Офисную Пальмовую Ветвь и Пернатого льва за лучшую роль пятисотого плана - за роль петуха-крикуна.