Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Каждый пытался забраться на жёрдочку повыше и плюнуть на чёрные головы остальных. Каждый старался отхватить себе побольше золотых зёрнышек: за хорошо выполненное задание или проявленную гиперактивность юнцу вручали наклейку на бейджик. Знаки отличия позволяли выделить птенцов-лидеров, чьё мясо в дальнейшем шло на элитную ветчину и отправлялось в крупные офисы и престижные отделы, из невыразительной массы птенцов, чьи потроха могли сгодиться разве что на корм для собак - тех должны были сослать в глухую провинцию.

После стресс-заданий, среди которых было, например, «Идеальное приветствие», у многих сдавали нервы. Кто-то, не выдержав и суток, уходил, хлопнув дверью, кто-то, напротив, вытерпев почти до самого конца, сваливал по-английски, не желая больше иметь ничего общего с Птицефабрикой и навсегда пропадая с радаров эйчаров. Именно на «Идеальном приветствии», вернее, после него мы с Люком и познакомились. Большой спортзал, сотня птенцов выстроилась в ровные шеренги - перед каждой с рупором на изготовку замер кадровик, ещё дюжина надзирателей ходит вдоль рядов и следит за порядком. Суть задания сводилась к тому, чтобы проорать «Доброе утро» что есть мочи. При этом как бы громко ты ни кричал, всегда находился Птицевод, которому твой боевой клич казался не кукареканьем петуха, способного разбудить всю деревню, а тихой песнью умирающего лебедя.

- Громче! Громче! Бодрее! Бодрее! - орали кадровики в громкоговорители.

- Доброе утро! Доброе утро! - отвечали новобранцы - лица красные, в глазах слёзы, тут и там слышен кашель.

- Громче! Бодрее! - эйчары то и дело подходили к птенцам, недостаточно хорошо, по их мнению, справлявшихся с заданием, и демонстративно отчитывали их в рупор. - Ты на работе тоже мямлить будешь? Громче! Бодрее! - словно надсмотрщики в концлагере, кадровики не знали пощады, они ловили кайф, видя страх в глазах беззащитных жертв, видя, как те исполняют приказы, не ставя их под сомнение, видя, как некоторые хилые созданьица выбывают из игры, в то время как остальные продолжают исполнять приказы, не обращая ни малейшего внимания на бьющихся в рыданиях на скамейке запасных девочек и мальчиков.

Здесь не жалели слабых, здесь всё было заточено под естественный отбор - о стрессоустойчивости новобранца не могло идти и речи, если он был не в состоянии пройти трёхдневный экспресс-курс корпоративного выживания. Кто-то не мог бежать по состоянию здоровья, но бежал, роняя слёзы на толстовку. Кто-то не мог выступать перед большой аудиторией и захлёбывался рыданиями, когка презентацию разносили в пух и прах за недостаточный контакт с залом. Кто-то не мог наладить отношения в команде - назначенный лидером, он быстро терял контроль над подопечными, вожаком его не признававшими.

Получить втык от кадровика за неспособность громко прокричать «Доброе утро» было куда обиднее, чем быть отчитанным за опоздание, непроглаженную рубашку или неудовлетворительные результаты теста на знание рабочей терминологии. Опоздал - плохо рассчитал время; пришел в мятом - не подготовился, как следует, накануне; провалил тест - надо было вечерами зубрить определения по учебнику, а не смотреть телевизор. А если ты просто не умеешь орать, как пожарная сирена?

Никогда в своей жизни ни до ни после я не видела такого скопления мальчиков-плакс на квадратный метр. Массовые рыдания парней были для меня экзотикой похлеще рыбы фугу или суши с перебродившими соевыми бобами натто. Здоровые ребята 22—26 лет лили крокодильи слезы на виду друг у друга, на виду у кадровиков, на виду у девочек, пытаясь разделить боль с остальными и тем самым смягчить ее.

У кого-то январский спартанский забег, правда, сопровождался болью не столько душевной, сколько физической. Я обратила внимание на Люка ещё и потому, что он был единственным, кто подошел к бившейся в истерике девочке, ронявшей на лакированный пол спортзала капли крови. Она кричала так громко, изо всех сил стараясь угодить кадровикам, что у неё надорвались голосовые связки. Красный кружочек за усердие она не получила, а Люку вкатили три лишних километра бега за то, что покинул шеренгу без разрешения.

Когда вся эта сцена разворачивалась у меня на глазах, я не сделала ни шагу влево, ни шагу вправо. Я смотрела, как девочка кашляет кровью, истекает соплями и слезами, а Люк то на японском, то на английском зовёт врача. Я вросла в землю. Я не знала, что делать. Я думала, что это часть испытания, что надо стоять и продолжать желать окружающим доброго утречка, пусть оно таковым и не являлось, -шагнёшь, и накажут всю команду, поди потом объясняй этим пингвинам, почему я дала слабину.

Люк был единственным, кто покинул шеренгу, он был единственным человеком среди сотни зомбированных пингвинов, заражённых вирусом беспрекословной исполнительности. На адовой январской стажировке Люк получил красный кружок за самый лучший смайл - улыбался он, как невообразимая помесь идеальной, в представлении громилы Сайто, доброй старушки, и Гэтсби в исполнении Ди Каприо -очаровательно, искренне и нежно.

И вот он, вжав голову в плечи, бесшумно, словно привидение, шагал по мраморному полу в вестибюле Птичьей башни.

- Как жизнь? - я сменила траекторию движения и успела подловить его перед лифтом. - Какими судьбами в наших краях?

В Птичью башню Люка отправили по поручению начальства. Его офис располагался в другой части Синдзюку. Мы работали в пешей доступности друг от друга, но ни разу не сходили вместе ни выпить, потому что Люку пить запрещала религия, ни поужинать, потому что затяжной депрес-сон предписывал ужинать в гордом одиночестве.

У него было в запасе время, а я только шла на обед, поэтому слово за слово, мы отправились в курилку. В облаке табачного дыма стояла дюжина белорубашечников обыкновенных, молчаливых и задумчивых, Человек-Воробей с огненной сумкой через плечо, набирающий эсэмэски своей то ли подружке, то ли неподружке, я и Люк.

Люк достал мятую пачку «Лакки Страйка», сунул желтоватый фильтр в рот и жадно закурил. «Слушай, а вот расскажи мне, почему ты покупаешь „Лакки Страйк“ в мягкой пачке?» - собиралась было спросить я, но не успела.

- У меня из отдела уже трое наших одногодок уволились, - объявил Люк, как диктор на радио, без особых эмоций.

- Японцы?

- Ага, - ответил он, выпуская струйку дыма в спину стоявшего рядом клерка. - Такие, как мы, не увольняются. У нас мама с папой далеко, а за квартиру платить надо.

- У вас там совсем адище? - с жалостью спросила я.

- Не то слово. Не было еще и дня, чтобы на меня не наорали.

- Та же фигня: либо ор, либо снисходительные взгляды.

- Сэмпаям на меня плевать. Босс вытирает о меня ноги. Меня отчитывают каждый день, а то и по несколько раз в день. Причем когда они отчитывают меня за что-то, за какой-то реальный промах, я ещё могу это понять, но чаще глава отдела придирается на пустом месте. То я стол не так протёр, то календарь не перевернул на новый месяц, то отойдя к принтеру, не пододвинул стул к столу, то моё приветствие было недостаточно громким. Меня до сих пор заставляют кричать «Доброе утро!» во весь голос, чтобы в самом дальнем конце опен-спейса было слышно, а сидит нас там три сотни человек, - выдохнул Люк.