Анастасия Атаян - Узники Птичьей башни

Минус сценария: Пташки меня вряд ли поддержат. Меня скорее всего скрутят, как только я потянусь рукой к монитору. За красный флаг в Японии могут поджарить на электрическом стуле.

Сценарий 3 - Жертва

Я пишу предсмертную записку и совершаю прыжок в вечность. В записке я виню Птицефабрику в доведении меня до самоубийства и прошу общественность задуматься над судьбой обычных салариманов.

Минус сценария: Общественность пообсасывает новость пару недель. На Птицефабрику нагрянут ревизоры. Главному Птицеводу выпишут штраф. Одного неугодного кадровика уволят, а может и посадят. Спустя полгода пташки снова начнут насиживать на новые сумки и айфоны, сэмпаи примутся гнобить молодняк, а уроды-начальники - домогаться сотрудниц.

То, что жертва окажется напрасной, мне доходчиво объяснил Платон. Утром в День рождения императора я проснулась в своей квартире в уродливом платье подружки Санты. Я приняла душ и принялась кидать в полиэтиленовые мешки вещи. В пакетах тонули книги, тарелки, тряпки. Я стояла посреди кучи наспех расфасованного мусора, на вешалке висело лёгкое летнее кимоно (зимнего у меня не было), а на журнальном столике лежал белый лист. Я водила ручкой по бумаге. Рука тряслась. Строчки выходили неровными:

«Я больше не могу.

Я сдаюсь. Я сдалась».

Я завернулась в кимоно и повязала красный пояс оби под грудь. Надев гета 107 на голые ноги, я стала выносить мусорные мешки за порог - один за другим. Я не могла ждать субботы, чтобы избавиться от сжигаемых отходов, и уж тем более вторника, чтобы сдать пластик. 108 Мне нужно было оставить квартиру пустой. Сегодня. Сейчас.

Я стояла возле двери и курила. Дым поднимался вверх, к хмурому небу. Пепел падал на гета. Красный лак на ногтях. Красный будет везде. Красный - это протест. Красный - это освобождение. Я реинкарнируюсь в красную сумку, которую какой-нибудь Человек-Воробей повесит через плечо.

Я затушила сигарету о подошву и бросила окурок в последний пакет - в пакет с телефоном и документами. Я вернулась в квартиру и скомкала исписанный каракулями лист. Я решила не оставлять после себя ничего. Ничего - это и так очень много.

Опустив последний пакет в контейнер и захлопнув серую крышку, я засеменила к станции Арайякусимаэ: возле Ну-мабукуро 109 шли строительные работы.

- Кира! Я тебе звонил. Что у тебя с телефоном? - Платон едва не врезался в меня. - Я вчера приготовил целый противень имбирного печенья. Сам я столько не съем. Решил поделиться, - он помахал пакетом. - А я и не знал, что ты настолько любишь императора! Тебе идёт! Только кимоно нужно запахивать на другую сторону. Так запахивают покойникам. Думал, ты знаешь.

Он засмеялся.

- Но в целом хорошо получилось. Сам бы я так не смог. -Платон обошёл меня вокруг. - И бант как красиво уложила! - Взгляд устремился вниз, на мои голые пятки. - Кира, ты что сдурела? На улице плюс шесть, а ты в гета на босу ногу?

- Мне надо идти. Я опаздываю, - я отпихнула его.

- Ты уже опоздала, - Платон схватил меня за руку. - Император поприветствовал фанатов из окна резиденции два часа назад. В следующий раз он предстанет перед простым людом второго января. С голыми ногами я тебя никуда не пущу.

Я попыталась вырваться.

- Кира? Не дури. Хочешь проваляться две недели с температурой? Я тебе апельсины таскать не буду. А вообще ты какая-то бледная. - Он приложил руку мне ко лбу. - А ну-ка быстро домой, под одеяло!

Платон тащил меня за собой, а я упиралась:

- Нет! Только не домой!

- Кира, тебе пять лет?

- Ко мне нельзя!

- Думаешь, меня можно испугать беспорядком?

- Платон, пожалуйста.

- Кира, давай ключи. Где твоя сумка? - Он обернулся проверить, не потеряла ли я её по дороге. - Кира?

- Не заходи туда. - Я закрыла лицо руками.

Платон открыл дверь и ахнул.

- Где вещи? Кира? Ты начиталась Мари Кондо 110 ?

Я не могла смотреть ему в глаза. Я смотрела на свои красные ногти.

Платон достал из мусорных баков пакеты и начал расставлять вещи по местам. Первым он выудил из полиэтилена электрический чайник, наполнил его водой из-под крана и воткнул в розетку.

- Я больше не могу. Я больше не могу.

- Я знаю. Я тоже. А кто может? - он прополоскал чашку и всучил её мне. - Я не спорю, ты имеешь на это право. Твоя жизнь - твой выбор. Только давай не сегодня. Давай не под Рождество.

Меня знобило. Платон накинул мне на плечи одеяло и включил кондиционер на обогрев.

- Я больше не могу.

- Кира? - Платон достал имбирного человечка и откусил ему голову. - А неплохо вышло. Попробуй. - Он протянул туловище мне. Я помотала головой.

- Кира, ты бы не прыгнула. Ты бы не прыгнула, Кира. Прыгают не так. Прыгают по-другому. Прыгают иначе. Без кимоно и ровных бантов на пояснице. Прыгают, когда дома бардак. Прыгают в мятой, потной майке, не стиранной месяцами, потому что сил не было запустить машинку. Прыгают с грязной головой, не мытой неделями. Прыгают не чтобы кому-то что-то сказать, а когда нет слов, когда никому ничего говорить не хочется. Прыгают тихо, без пафоса. Если ты не Юкио Мисима 111 , конечно, но это совсем другая история.

- Я никто. В этом проблема.

- И что? Ты решила броситься на рельсы, чтобы доказать кому-то что ты не никто? Мол, смотрите, дорогие фа-шики, я не такая, как вы. Я не терпила. Мой красный пояс будет на страницах всех газет. Мой красный бант будет напоминать вам о том, как плохо вы со мной обошлись. Кира, посмотри на меня. На меня, Кира! - Платон приподнял мой подбородок. - Кира, им всё равно. Не ты первая и не ты последняя. Им всё равно, Кира. Помнишь ту девочку из «Дэнцу»? Ты что, думаешь, её начальник уволился? Или может, коллеги, что издевались над ней каждый день, уволились? Думаешь, они одумались и основали приют для бездомных животных? Или стали помогать бедным? Или открыли центр поддержки беженцев? Нет, Кира. Нет. Они продолжают сидеть в офисе до ночи, они продолжают измываться над первогодками, они продолжают жить в пластиковом мире перепроизводства и перепотребления. Они употребили новость. Они перемыли косточки девочке. А потом им надоело. Слишком много информации, Кира. Редакторам надоели трудоголики-самоубийцы. Читателям и зрителям надоели истории о чёрных предприятиях. Это никому не интересно. Новость будет плохо продаваться. Ты же работала в газете, ты же знаешь. Сидит редактор, у него тут скандал, тут сенсация, тут ещё что-то. А за спиной у него рекламодатели. Мало просмотров - они уйдут к конкурентам. И что, ты думаешь, он выберет? Твою грустную историю о мазохизме и юношеском максимализме? А вот и нет. Он выберет историю о том, как какая-нибудь разведёнка распилила своего ребенка, а кости положила в камеру хранения на Токийском вокзале. Или о том, как какая-нибудь школьница, которую все в классе считали анорексичкой, за 5 минут съела 150 хотдогов. А может, и вовсе запустит сюжет про бабку, которая на столетний юбилей организовала в местной библиотеке выставку чёрно-белых фотографий в стиле ню. Обвисшие сиськи и седой старческий лобок куда интереснее среднестатистическому читателю, чем твои жалкие потуги уйти, хлопнув дверью. Ты своим одиночным пикетом никого не удивишь. Думаешь, лапшесоски будут обсуждать за обедом твой красный бант? Думаешь, твой красный бант будет являться во сне этому толстому придурку с бородавкой? Как бы не так, Кира. Ему на тебя срать. Ты можешь думать иначе, но это так. Срать ему на тебя. И этой стерляди твоей заполярной, тоже срать. Вот если бы ты засунула пару брусков динамита под оби, взяла в руку катану 112 и захватила заложников! Тогда новость стала бы сенсацией. Ты бы не выпадала из медиапространства целых полгода. Только это не твой вариант. Вообще не твой. Ведь тогда великомучениками станут фа-шики, а ты превратишься в полоумную иностранщину. СМИ с радостью подхватят новость, а ультраправые проведут шествие по Аояме, вопя об угрозе с севера и необходимости дать отпор «грязным русским оккупантам». Ещё и посольство, небось, попытаются протаранить. - Платон протянул мне сигарету. - Придётся тебе терпеть моё присутствие все выходные. Можем включить «Убить Билла», раз тебе кровя-ки захотелось.