Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

– Ну а если умер, зачем проверять? Никому об этом ни слова, понятно? Кто надоумил тебя проболтаться моему брату о Ламбу? У тебя навоз вместо мозгов. Дернул за локоть. Испортил выстрел. Если мужик ранен, к деду твоему сходит. Не о чем больше говорить.

Все последующие дни я замирал при виде любого прихрамывающего мужчины. Свою винтовку убрал подальше. Время от времени с выверенной непринужденностью расспрашивал даду о его пациентах в надежде, что он расскажет о мужчине с дробиной в ноге. Через день-два таких расспросов дада вскинул бровь:

– Так что ж, Мышкин, все-таки хочешь стать врачом? Может, вскроем вместе несколько абсцессов?

Мы с Дину не говорили о том, что произошло, словно одно упоминание об этом послужило бы сигналом группам одержимых жаждой мщения раненых, готовых выскочить по первому зову из-за кустов. Я не виделся с ним почти неделю, кроме как мельком в школе, где его избегал, и хотя мне в то время было бы этого так не сформулировать, думаю, понимал, что начался медленный процесс нашего отдаления друг от друга.

Впрочем, одна только длительность детской дружбы в состоянии поддерживать в ней огонек жизни, несмотря на любые промахи. То, что знакомо, безопасно. Именно к Дину я обращаюсь, когда мне нужно уточнить подробности моего прошлого, и наши попытки припомнить что-то одно вызывают в памяти что-нибудь другое, таким образом, за одним происшествием тянется второе, за вторым третье, – и вот перед нами вереница дорожных столбов, указывающих нам путь назад, к обычному счастью дней, не омраченных взрослыми разногласиями. Именно Дину напомнил мне о запретных фильмах, на которые тайком меня водил, о буклетах с фотографиями кинозвезд, которые мы трепетно хранили, пока они не засаливались от прикосновений. Как мы сидели на полу перед экраном и восхищенно присвистывали во время финального поцелуя. Я почти забыл о нашем увлечении Бесстрашной Надией [73] Бесстрашная Надия – одна из первых звезд Болливуда и первая исполнительница сложных и рискованных трюков в индийском кино. Родилась в Австралии, настоящее имя Мэри Энн Эванс. , о жаре, прокатывавшемся по нашим телам при виде ее обнаженного бедра, и о нашей решимости найти ее, с кнутом и всем прочим, и освободить от одежды.

Отец вернулся одним удушливым днем через несколько месяцев после своего ухода. Незадолго до прибытия он прислал телеграмму, где говорилось только: «Скоро буду. Уберите комнаты». Не будучи уверенным, какие комнаты имелись в виду, Рам Саран потратил неделю, чтобы навести порядок и в надворном строении, и в старой спальне моих родителей. Он прогнал ящериц, застывших каменными изваяниями под самым потолком, смахнул шваброй стеклянные паутинки, вытер пыль, намыл пол, навел лоск, потом расставил все по своим местам и запер за собой дверь.

Весь дом высыпал посмотреть, когда отец появился на пороге с криком: «Есть кто?» Я выскочил из старой поломанной повозки, валяющейся в саду за домом, где занимался спасением людей, пострадавших от извержения вулкана, на пару с Сампихом, мальчиком, о котором мне часто писала мать. Рикки большими прыжками бросилась к воротам, бешено виляя хвостом от восторга. Дада был в клинике, но Голак, Рам Саран и Банно Диди со своими двумя детьми – все они поспешили на звук его голоса.

Я уже добрался до палисадника и увидел то, что пока было скрыто от их глаз. Отец пришел не один. С ним была женщина.

– Мышкин, иди сюда. Я вернулся. – Отец приветственно раскрыл руки, чего никогда раньше не делал. Выглядел он нелепо, как пугало на картинке из детской книжки, стоящее посреди поля с морковкой-улыбкой на лице.

Женщина держала на руках ребенка. Покачиваясь всем телом, она что-то напевала ему на непонятном мне языке. Чадо захныкало, потом разревелось. Звучало это очень похоже на вопли кошек во время ночных драк, которые они устраивали в уголках нашего сада. Я стоял как вкопанный. Не мог заставить себя подойти к отцу. Казалось, будто мои ноги вросли в землю и мне никогда больше не сдвинуться с этого места.

– Мышкин? – позвал он снова. – Ну же, дай на тебя посмотреть… ты подрос.

Отец направился ко мне, а я отступил назад, смутившись, как перед посторонним. Приблизил свою голову к моей и одной рукой заключил меня в неловкое объятие. Мы оба держались прямо, словно палку проглотили. Сумка, соскользнув с его плеча, упала на землю, когда он ко мне нагнулся. Я отстранился. Он исхудал, его когда-то сбритые волосы отросли, борода торчала клочками, от тела пахло застарелым потом. На моего отца он был совсем не похож.

Заметив вытянутые физиономии Банно Диди и других, он сказал:

– Это Липи, моя жена. И ее дочь, Илавати. Будем звать ее Илой. Теперь она и моя дочь тоже.

Не успел он продолжить, как Рам Саран, прошаркав несколько шагов в сторону, пустился бегом, говоря при этом что-то настолько сбивчиво, что мы ничего не поняли.

Дада вернулся из клиники шагом куда более неспешным, чем передвигался Рам Саран, и обнаружил в главном доме моего отца, раздающего указания то там, то сям, а в подсобном строении – женщину с ребенком. Я стоял на краю кухонного двора, не в силах ни приблизиться к надворному сооружению, ни отвести от него глаз. Липи то и дело выходила на веранду, оглядываясь по сторонам в поисках помощи. Банно Диди пробормотала:

– Если эта женщина думает, что может отправить меня за горячей водой и всем прочим, то она ошибается.

Дада исчез с отцом в своей спальне, дверь за ними закрылась. Женщина снова вышла на веранду и, увидев меня на другой стороне двора, подозвала – не по имени, жестом, – и я направился к ней медленным шагом. Мою мать она напоминала только разрезом глаз, ничем больше. Мать была стройной и миниатюрной, а эта женщина – приземистой. Не была она и миловидной, в отличие от матери, или хоть сколько-нибудь элегантной. Одета была в грубое бело-коричневое сари, подол которого хлопал по икрам, а его свободный край полуприкрывал голову. В крыле носа тускло поблескивала золотая сережка-гвоздик. Шею обвивало несколько похожих на браслеты ожерелий и крученая красная нить. На пробор, разделяющий ее туго стянутые волосы, был нанесен красный синдур [74] Синдур – порошок насыщенного красного цвета, используемый в индуизме. Закрашенный синдуром пробор – отличительный признак замужней женщины в Индии. . Когда я приблизился, она обратилась ко мне на хинди:

– Знаешь, я как будто в новую школу перешла. Поможешь? Подскажи, где здесь ванная. И кухня.

Отец вызвал брадобрея и сидел сейчас на улице с полотенцем, обмотанным вокруг шеи, избавляясь от бороды. Развернувшись ко мне своим покрытым пеной лицом, распорядился:

– Ступай в клинику, ты там нужен даде. Он говорит – вы вместе ходите по вызовам. Это дело хорошее. Полезно знать о человеческих страданиях.