Анурадха Рой - Жизни, которые мы не прожили [litres]

Сидя у нее в магазинчике, я ощутила безмерное чувство свободы. Ее необъятные телеса свисали по обе стороны сиденья, и она, через подвизавшегося переводить ВШ, допрашивала меня с немалым пристрастием (которое почему-то не обижало) – кто я, что, как мне кажется, я делаю и т. д. Ей я запросто призналась, что ушла от мужа! (Вот теперь еще и написала об этом. Впервые.) В конце концов она сказала: «Когда приходится оставлять свой дом и семью – это всегда трудно, и никто не поступает подобным образом, не подумав. Раз уж забралась в такую даль – здесь и останешься».

Она не миндальничала, не читала наставлений, вела себя запросто, пока разговаривала со мной, втягивала сквозь зубы воздух, стараясь булавкой выковырять застрявший кусочек мяса, но, когда я уходила, вложила мне в руки ожерелье из перламутра и маленькую фигурку Будды и сказала, что, если мне нужна будет подруга, у меня уже есть она и не надо стесняться и т. д. и т. п. Потом бросила что-то ВШ, наверное какую-то непристойность (мне так показалось по тому, как она причмокнула губами и булькнула смехом), хлопнула по плечам его, а потом Берил (Б она тоже нравилась), и знакомый из прошлого раскатистый голос пророкотал: «Селамат джалан».

И вот наконец я на месте! Устроилась в маленькой, сложенной из бамбука и камня хижине у В в Тджампухане. Это часть его владений. Здесь все, как ВШ описывал, когда приезжал к нам, – группа маленьких бамбуковых хижин под соломенными крышами, каждая со своей верандой, нависают над стремительной речкой, которая бежит по глубокому оврагу далеко-далеко внизу, и деревья в овраге такие высокие, что их верхушки приходятся вровень с нашими домиками.

Жизнь здесь тиха и приятна. Каждое утро ты обнаруживаешь кого-нибудь на ступенях твоей веранды – они сидят и ждут, чтобы ВШ вышел и потолковал с ними. Они курят что-то, сладко пахнущее гвоздикой. ВШ может недолго пообщаться, потом возвращается к себе, чтобы вздремнуть или почитать, затем снова выходит, когда захочет побыть с ними, а они все так там и сидят. Это приходят жители окрестных деревень, встречаются и те, кто явился издалека, и они могут оставаться там часами – тихо-мирно курят, жуют какую-то жвачку, похожую на наш паан, и, точь-в-точь как это делают у нас, сплевывают красный сок, зубы у них такие же черные, как у Банно. (Как же мой свекор терпеть не мог эту красную слюну.) Кто-то приходит показать ВШ свои картины или скульптуры, кто-то – просто поделиться новостями.

Заведуют этим местом два управляющих, есть еще маленькая группка иностранцев, но центром всего является ВШ. Они сплетничают и пререкаются, я улавливаю и скрытые настроения, в которые не вникаю, – но все заняты: кто работой, кто развлечением, и каким-то непонятным образом делается немало. Здесь гостит известный американский антрополог – Маргарет Мид. Довольно скучная, лишенная чувства юмора дама, которая любит длинные слова: стоит ей начать предложение, будь уверена, размером оно едва ли не дотянет до абзаца. Мне хочется сбежать при одном ее приближении. Очень похоже на то, как НЧ пускается в рассуждения об экономической стороне колониализма – я всегда пропускала их мимо ушей. М. Мид недолюбливает Берил и за глаза называет ее языкастой ведьмой. Берил на оскорбления не разменивается, но я вижу, что неприязнь у них взаимная. Еще здесь гостит американский музыкант по имени Колин Макфи с женой Джейн Бело – она премиленькая, и ВШ ее просто обожает.

Берил и ВШ сейчас часто ссорятся, правда не всерьез. Она его забавляет, но ему не всегда хватает терпения, она может действовать на нервы, ведет себя как маленькая девочка, скачет кругами от избытка восторга. Он говорит – у него уходит много времени на то, чтобы научить ее видеть и понимать разные вещи. Я могу им кое-что подсказать, когда они просматривают свои заметки об Индии, но совершенно бесполезна, когда они обсуждают местные танцы, о которых я имею весьма смутное представление. Мы с Берил ходим смотреть на балийские танцы, но моя увлеченность осталась в прошлом – мое погружение в танец, то, как во время представлений меня словно молния поражала. Умопомрачительные костюмы, церемонная точность, красота танцоров… и все же через какое-то время оказывается, что мысли мои витают где-то далеко или что мне куда интереснее танцы зарисовывать, нежели вникать в них. Поэтому я держусь с краю, пока Берил жалуется на то, что ВШ слишком уж беспечен и ленив. (Что же она обо мне должна думать?) Она говорит, что на все уходит в два раза больше времени, потому что он носится по Бали, занимаясь всем и сразу: то чтобы дать концерт, то чтобы на протяжении нескольких дней содействовать съемочной группе или чтобы просто пополнить свою коллекцию старых музыкальных инструментов.

Я заворожена всем, что вижу вокруг, но до сих пор чувствую себя сторонней наблюдательницей. Мне кажется, погощу здесь недолго и уеду – не могу уяснить, что останусь здесь жить, быть такого не может. Когда же перестану ощущать себя Золушкой на балу? Пора в дорогу! Пора в дорогу! То и дело ловлю себя на мысли, что надо подняться, сказать всем «спасибо» и отправиться обратно домой. Вот только где же мой дом? Он там, где ты и Мышкин. Значит ли это, что я никогда больше не окажусь у себя дома? Не могу представить себе, что не повидаю тебя снова, конечно, мы еще свидимся. Ты обязательно сюда приедешь.

Я сейчас пребываю в некотором ошеломлении. Здесь есть старая гостевая книга – в этом месте побывала куча знаменитостей. Я порылась в ней и обнаружила дюжину имен, которые до этого встречались мне только в журналах. Даже Чарли Чаплина! Ноэл Коуард (английский драматург) приезжал к ВШ и оставил в книге посвященное ему стихотворение. Я приведу тебе маленький отрывок из него:

И так далее. Стихотворение было весьма точным, хоть и смешным. Заниматься единственным необходимым для ВШ делом – живописью – он ленится. У него всегда туго с деньгами, но он все равно отказывается от работы. Говорит нам, что скорее предпочтет сидеть под деревом и смотреть на птиц и листья или пересчитывать муравьев на подоконнике, чем попусту растрачивать жизнь у мольберта. Иногда это приводит Б в бешенство, иногда она находит это забавным, – все зависит от ее настроения.

Я же, напротив, уже вовсю корплю над холстом с такой непреклонной решимостью, какая в итоге губит всю мою работу, – картина выходит безжизненной, вымученной, заурядной – меня это крайне удручает, мне так хочется начать продавать и заработать достаточно, чтобы перевезти сюда Мышкина, да поскорее. Хочу, чтобы это случилось завтра! Прямо сейчас! Я бы разрисовывала дома, или автобусы, или вывески, если бы за это платили. Чувствую острое желание действовать безотлагательно – словно у меня есть отрезок времени лишь в один год или несколько месяцев, за который нужно успеть потрудиться, заработать денег и привезти его, а потом волшебные ворота закроются. Все это чепуха, конечно.