Константин Минин - Своя правда

— Да! Конечно! — произнесла мама.

Достав из сумки заранее припасенную небольшую коробочку шоколадных конфет, она аккуратно положила ее на край стола.

— Мы Вам так благодарны! — бархатным голосом вымолвила она.

Доктор, нахмурив брови и сопя что-то себе под нос, принялся заполнять справку.

Спустя четверть часа, мы вышли из больницы, пересекли тротуар и сели в припаркованный на обочине серый автомобиль. Водитель, привычным взглядом посмотрев на нас в зеркало заднего вида, спросил:

— Домой?

Мама ответила:

— Да.

И, не уточняя адреса, он повез нас по городу.

Закрыв глаза, я старалась собрать воедино разбросанные по моей голове осколки воспоминаний.

* * *

Утро для меня началось с ощущений. Неприятное брожение где-то в желудке, то и дело порождающее спазмы рвотных позывов, сводило на нет все мои попытки разобраться со странным, путаным сюжетом сна. Я вновь и вновь проходила одни и те же коридоры, открывала одни и те же двери, встречала одних и тех же людей. Отдаленные фразы, смысл которых я не успевала понять, сливались воедино и превращались в монотонный гул невидимого колокола, отзывавшийся такой же монотонной, тягучей болью в пояснице. Она не доставляла мне большого дискомфорта, но создавала общий фон моего сна.

Резкая, спровоцированная неизвестными мне причинами, боль в висках и затылке заставила меня проснуться. В надежде побороть ее я крепче зажмурилась и попыталась повернуться на бок, за что незамедлительно была наказана. В ответ на напряжение мышц сдавливающее мои виски тугое кольцо превратилось в густое, пульсирующее внутри головы желе, с каждым новым сокращением которого огромные тупые иглы пронзали мой мозг. Я замерла, стараясь больше не шевелиться. Боль в голове постепенно угасала, я громко втянула ноздрями воздух и выдохнула его, издав сдавленный стон облегчения.

— Настенька! Если тебя тошнит, то около кровати я поставила ведро, — откуда-то сбоку произнесла мама.

Мама? Мама! Паническое осознание того, что она рядом и видит меня в таком состоянии, отозвалось новым приступом головной боли. Зажмурившись, я не переставала думать: «Мама! Что она здесь делает? Как она меня нашла? Что она видела? Что она знает?»

Не открывая глаз, я тихо позвала:

— Мама?

— Что, доченька? — совсем близко раздался ее голос.

«Я не ошиблась! Мне не померещилось!» Я ощущала на своем лице ее теплое дыхание. Мама была рядом. «Что мне делать!?»

Меня пугала перспектива встретиться с ней взглядом, но и продолжать притворяться спящей не было никакой возможности. Ища способ хотя бы на время избавиться от ее внимания, для того, чтобы осмотреться и собраться с мыслями, я поспешно ухватилась за услужливо подсказанный моим телом повод отослать ее.

— Принеси попить, — почти не размыкая губ, попросила я.

Торопливые, удаляющиеся шаги и приглушенный, доносившийся издалека шум воды подсказали мне, что, наконец-то, я осталась одна.

Аккуратно, стараясь не сотрясать наполнявшее мою голову желе, я села на краю кровати, почувствовав босыми ступнями привычную теплую ворсистость ковра.

Постепенно осмотревшись, я узнала свою комнату. На стенах висели все те же когда-то мной нарисованные картины, а на мне была надета моя пижама.

«Сон! Это сон! Или, может быть, все то, что происходило вчера, было сном?» — не найдя никаких воспоминаний о моем возвращении домой, я цеплялась за любое объяснение моего положения.

Мама вернулась с большой кружкой вкусной, сладкой воды. Вернее, вода в кружке была обычной, но еще никогда в жизни мне не было так вкусно пить обычную воду.

Протянув пустую кружку маме, я с усилием заставила себя поднять на нее свой взгляд. Удивительно, но мамино лицо не выражало ничего, кроме любви и заботы. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, словно чего-то ждала.

— Как я здесь оказалась? — спросила я, чтобы хоть как-то прояснить ситуацию и прервать наше затянувшееся молчание.

— Я тебя привезла. Ты не помнишь?

— Нет, — честно призналась я.

— Значит, ты все видела? — спросила я, подавляя дрожь в голосе.

— Да, — подтвердила она.

— Мама я не…

— Молчи, — перебила меня она. — Я все знаю. Ничего не говори. Я знаю, что с тобой случилось.

— Да? — удивленная необычным для нее напором, переспросила я маму.

— Да! — проговорила она, утвердительно кивая.

— Я все видела. И кровь на полу. И этих безумных парней.

По тому, как она выговорила последнюю фразу, было понятно, что ей нравилось называть их безумными.

— Не говори ничего, я знаю, что они тебя изнасиловали! — с каким-то странным огнем в глазах проговорила она.

— Мама, но я сама…

Мама не слышала моего объяснения, сформировавшаяся в ее голове гипотеза влекла ее все дальше от истины.

— Они наркоманы. Ведь так, Настя? Они чем-то опоили тебя!

Борясь с соблазном пройти по простому пути, согласившись с мамой, я еще несколько раз пыталась подобрать слова и рассказать ей правду, но ее уверенность и горячечный напор, в конце концов, заставили меня отложить объяснения на потом. Я решила не спорить, по крайней мере, до тех пор, пока не успокоятся она и моя головная боль.

Все то время, пока я валялась в постели, мама плотно окутывала меня своей любовью и заботой, несмотря на ее печальные вздохи и унылое выражение лица, она все же выглядела бодрой. Казалось, что забота обо мне, даже в такой неоднозначной ситуации, делала ее… нет, не счастливой, а живой. Мама в это утро, да и впоследствии, напоминала мне человека, очнувшегося от глубокого сна и ощутившего впервые за долгое время пусть горький, но все-таки вкус жизни.

Она даже пыталась, как в детстве, подоткнуть под меня одеяло и очень расстраивалась, когда я расправляла его обратно. Казалось, ей доставляла искреннее удовольствие забота обо мне, она приготовила куриный бульон, насушила в духовке сухарей и пыталась с ложечки накормить меня.

Я не могла, да и не хотела противостоять захлестнувшей меня волне маминой заботы. Складывалось впечатление, что произошедшие со мной события смели какую-то плотину в ее душе, и теперь без каких-либо препятствий и условностей она изливала на меня потоки не растраченной за последние годы любви.

Когда, спустя примерно час, я все-таки поднялась, она помогла мне одеться и увезла в полицию, где я впервые от начала до конца услышала мамину версию ночных событий. Мама с таким жаром и уверенностью рассказывала все то, что, как ей казалось, произошло, полицейский с таким искренним участием ее слушал, они так увлеченно обсуждали подробности не произошедшего, что, в конце концов, я не решилась им перечить, хотя, судя по всему, они и не стали бы меня слушать.

Вот так и появилась на свет, а потом окончательно вытеснила правду история о моем изнасиловании. Я не хотела никому врать, но сначала мне дали написанное мамой заявление, и мне показалось, что если я не соглашусь с ним, то поставлю маму в неудобное положение, а потом полицейский начал меня опрашивать, и только тогда я поняла, в какую ловушку я себя заманила.