Константин Минин - Своя правда

Он сидел на полу, облокотившись спиной на лакированную дверку шкафа. На диване, справа от него, белела, выглядывая из-под скомканного пледа, обнаженная девичья нога.

Он сделал еще одну затяжку, выбросил окурок в недопитый стакан, встал, подошел к дивану, наклонился над спящей девушкой и, потянув за край пледа, укрыл ее ногу. Девушка отреагировала на это нечленораздельным бормотанием и повернулась на бок. Короткий плед, сминаясь под ее телом, сполз в сторону, выставляя напоказ ее обнаженный зад.

Миха, даже не пытаясь расправить скомканный плед, поднял с пола небольшую диванную подушку в форме собаки и прикрыл ею обнаженную часть Настиного тела.

Эти действия не были проявлением заботы, его просто раздражал вид ее наготы. Настино голое тело вызывало в нем чувство гадливости по отношению к самому себе. От воспоминания о случившемся его начинало тошнить, и он спешил глотком пива или сигаретой справиться с поступающим к горлу комом.

В комнату вошел Дима и, пройдя мимо Михи, сбросил с дивана подушку.

— Что ты делаешь? — с вымученной гримасой спросил Миха.

— Так вид лучше! — проговорил Дима, доставая из кармана телефон.

— Миха! Cадись вот здесь, справа, сейчас селфи с ее жопой сделаем и на стену ей запостим.

— О! А давайте сначала разрисуем ее!!! — подал голос, сидящий на пуфе в другом конце комнаты, Роман.

— Зачем? — предвкушая веселье, быстро отреагировал Дима.

— Ну как зачем?! — подойдя к дивану и тыкая пальцем в левую ягодицу, начал объяснять начинающий художник. — Вот тут нарисуем глаза, тут нос, тут волосы.

— А губы? — с искрами в глазах перебил его Дима.

— Губы и так есть!!! — сгибаясь пополам от хохота, подхватил шутку Роман.

— Миха! У тебя есть маркер? Тащи скорее его сюда, — с трудом борясь с приступом смеха, требовал Дима.

— У меня нет маркера, — ответил Миха, выговаривая слова по одному.

— Может зубной пастой? — предложил Роман.

— Фигня! Она слишком белая, — не задумываясь, возразил Дима.

— Слушайте! У нее же должна быть помада! Миха! Вон там, около тебя ее сумка, подай ее мне, — обрадованный своей догадкой возвестил Дима.

Миха, взяв с журнального столика дамскую сумочку из темно-синего заменителя кожи, сказал:

— Это не смешно!

— Что? — переспросил его Дима.

— Я сказал, это не смешно, — не отрывая взгляда от глаз собеседника, медленно проговорил Миха.

Чувствуя нарастающий конфликт, Роман поспешил переключить внимание друзей на себя:

— И правда, парни! Детский сад какой-то. Что нам заняться больше нечем, кроме как жопы разрисовывать. Давайте лучше выпьем!

Он взял со стола пластиковую бутылку и начал разливать пиво по стаканам.

— А что, по-твоему, смешно? — продолжал Дима.

— Соску тебе разбить смешно! — процедил сквозь зубы Миха.

Роман, передавая друзьям только что наполненные стаканы, заговорил, наигранно изображая смех:

— Парни! Парни! Смотрите, что я придумал!

Дима перевел взгляд на Романа.

Обрадованный произведенным эффектом Роман продолжил:

— Слушайте, парни! А давайте ей еще раз вдуем!

Злость залила краской лицо Михи и, не давая Диме времени согласиться, он закричал:

— Просто оставьте ее в покое!

Глядя в удивленные знакомые лица, среди которых он, по непонятной ему причине, больше не видел друзей, Миха окончательно признался себе в том, что Таня была права. Происходившее в квартире после ее ухода не было ни смешным, ни приятным. И дело было не в Насте, они не заставляли ее и не пользовались ее беспомощным состоянием. Все, что происходило с ней этой ночью, происходило по ее согласию и даже, судя по всему, нравилось ей.

Нравилось ей, Роману, Диме, но не ему! Из отношений с Таней ему было известно, что означает близость двоих, когда в едином порыве любви сквозь обнаженные тела соприкасаются души. Это не имело ничего общего с той глупой аэробикой, в которой он недавно участвовал.

Вместе с лишним тестостероном он выплеснул в использованный презерватив остатки своего интереса к этой девушке. На смену былому влечению пришло ощущение собственной нечистоты и одиночества.

Наблюдая за своими товарищами, на фоне обострившихся эмоций, он четко осознавал, что не испытывает по отношению к Насте ни злости, ни брезгливости, она была ему попросту безразлична, чего нельзя было сказать про его недавних друзей. Его раздражали каждый их поступок и каждое произнесенное ими слово. Он больше не мог воспринимать их слова и поступки как чужие, он чувствовал причастность ко всему, что они делали. Михе казалось, что Настя каким-то странным образом связала их, теперь они не были просто Михой, Романом и Димой, они стали сообщниками, и это чувство сообщничества пугало и раздражало его.

Наблюдая со стороны за каждой новой их выходкой, помимо своей воли он чувствовал себя их участником. Острое желание уничтожить новое для него чувство сообщничества, пусть даже ценой дружбы, вынуждало Миху провоцировать Диму на драку. Он понимал, что ему не получится подраться с Романом, уступчивость которого сводила на нет любую попытку конфликта, а вот Дима совсем другое дело, он всегда был готов принять вызов и, если быть честным, давно уже напрашивался на хорошую взбучку.

* Настя *

«Дверь нам открыл парень, он выглядел, как безумный, его руки и футболка были испачканы кровью. Олег Игоревич оттолкнул его и вбежал в квартиру, я вошла за ним. В квартире было еще несколько человек, я точно не знаю, сколько, они были похожи на испуганных зверей, которые прячутся по темным углам. Пол в зале тоже был испачкан кровью. Настя была без сознания, они раздели ее и положили на диван.»

Мама достала из сумочки идеально чистый накрахмаленный, как мне показалось, носовой платок, и аккуратно, чтобы не задеть тушь, промокнула несуществующие слезы в уголках глаз. Она глубоко вздохнула и, тупо уставившись в пол, продолжила:

— Настиной одежды не было нигде видно, поэтому Олег Игоревич поднял ее на руки вместе с какой-то тряпкой, которой она была укрыта, и мы увезли ее домой, а когда она пришла в себя, мы направились в полицию и к Вам.

Доктор не выглядел заинтересованным маминым рассказом, но все же он, как мне показалось, произвел требуемое впечатление. Не говоря ни слова и не пытаясь больше ни в чем убедить маму, он писал что-то в моей карточке. Мама молча сидела на стуле, стараясь не совершать лишних движений, а я, умирая от слабости во всем теле, стыда и раздирающей мою голову изнутри боли, стояла около выхода из кабинета в ожидании завершения этой пытки.

Доктор окончил писать и, протягивая маме не очень толстую тетрадь, выполняющую роль моей карточки, сказал:

— Я напишу Вам справку, что у Вашей дочери имеются следы полового акта. Напишу, что отсутствуют какие-либо признаки повреждений, и вреда здоровью не причинено. Вас это устроит?