Константин Минин - Своя правда

— Что с ней?

— Она в больнице. Ты не волнуйся, с ней все будет хорошо.

— Это правда, что она из-за меня…?

— В больницу попала?

— Да.

— В больницу она попала из-за своей болезни, обострение могло произойти в любой момент и по любому поводу.

— Значит, я стал этим поводом?

— Да.

Он обнял меня одной рукой за плечи и, легонько подталкивая по направлению к выходу, начал говорить:

— Пойдем. То, что ты нашелся сейчас важнее твоего чувства вины. Тебе нужно поесть и переодеться, после этого мы ее навестим. Только рассказывать ей о своих приключениях не нужно. Не сейчас…

* Настя *

Белый потолок и разбросанные по нему в шахматном порядке три светильника с длинными лампами, источающими резкий белый свет, от которого не спасали даже сомкнутые веки, вместе с неудобной позой, снятыми трусами и задранными вверх ногами, только усугублял раздирающую мою голову боль.

Чтобы избавиться от раздражающего, слепящего света, я несколько раз пыталась повернуть голову набок, но подкатывающий к горлу ком, угрожая вырваться на волю, каждый раз возвращал мой взгляд к наблюдению белого потолка. Жутко хотелось пить.

Все это, сопряженное с тем, что какой-то мужик холодными железяками копошится у меня между ног, вызвало во мне гнетущее чувство жалости к своей персоне. Крупные слезы вытекали из-под моих век и, скатываясь по виску, затекали в ухо.

Мама стояла рядом, держа меня за руку, и поочередно вытирала надушенным платком то мои, то свои слезы.

— Регулярный партнер есть? — деловито спросил доктор.

— У кого? — не дав мне ответить, спросила мама.

— У Анастасии, — со вздохом спросил доктор.

— Нет, конечно! — опять не дав мне ответить, с возмущением проговорила мама.

— Странно, — буркнул себе под нос доктор, продолжая осмотр. — Может быть, дадим Анастасии возможность ответить.

Сопя от возмущения, мама обратилась ко мне:

— Настя, скажи ему, что никаких постоянных партнеров у нас нет!

— Нет, — ни капли не соврав, проговорила я.

— Одевайся! — сказал доктор, стягивая с рук белые перчатки.

Кабинет гинеколога подразумевает индивидуальный прием, возможно, поэтому в кабинете был только один стул для пациентов, который поспешила занять моя мама.

Я сползла с кресла, взяла и надела протянутые мне мамой трусики, после чего, стоя босыми ногами на покрытом линолеумом полу, принялась натягивать джинсы, стараясь при этом удержать равновесие.

Мама тем временем внимательно следила за тем, как доктор заполняет мою амбулаторную карточку, пытаясь улучить удобный момент, чтобы задать волнующий ее вопрос. Удобный случай подвернулся, когда доктор, переворачивая страницу, имел неосторожность встретиться с ней взглядом.

— Скажите, доктор, она не беременна?

Явно ошарашенный такой постановкой вопроса врач уточнил:

— Вы хотите знать, не забеременела ли Ваша дочь после полового акта, произошедшего сегодня ночью?

— После изнасилования! — со всхлипом поправила его мама.

— Вы лучше спросите дочь, чем она предохранялась во время полового акта, — с хитро спрятанной в уголках губ улыбкой сказал доктор.

— Что Вы несете!!! — сорвавшимся на фальцет голосом закричала мама.

— О каком предохранении Вы говорите? Она и слова такого не знает! Что, по-вашему, ее насиловали, а она должна была о предохранении думать!?!

Краска залила ее лицо, руки напряглись, а на лбу выступили капельки пота, всем своим видом она напоминала заплывшую жиром собаку бойцовской породы, готовую в любое мгновение ринуться в бой.

— Вы меня неверно поняли! — начал оправдываться доктор.

— У Насти есть следы недавнего полового акта, но у нее полностью отсутствуют признаки спермы в половых органах. Вы ее не спринцевали?

— Нет.

— Вот видите, значит половой акт был защищенным, к тому же я не нашел никаких повреждений и признаков насилия, она абсолютно здорова, — подвел итог доктор.

— В смысле? — все еще не понимая сути сказанного, переспросила мама.

Я понимала, что именно пытался сказать доктор, и с внутренним чувством облегчения ждала, когда он закончит свою фразу. Мое тело жаждало отдыха и сна, я не хотела лгать, и исход, в котором кто-то вместо меня расскажет маме всю правду, вполне меня устраивал.

— Я хочу сказать, что, судя по всему, Ваша дочь уже достаточно давно живет активной половой жизнью. И еще, раньше мне неоднократно приходилось видеть жертв изнасилования, у всех есть характерные повреждения, которых у Вашей дочери я не наблюдаю.

Не позволив маме вставить ни слова, он продолжил:

— Я думаю, Вам следует поговорить с дочерью, и попросить ее честно рассказать Вам все то, что на самом деле произошло с ней этой ночью, — закончил он мысль, глядя мне в глаза.

«Ну, спасибо! Ну, удружил! Мог прямо сказать: „Ваша дочь сама дала троим“. Нет же, он умничает! Пусть сама расскажет! Спросите дочь! И как, по-твоему, я ей это должна рассказать?»

Мама, медленно поворачивая голову, растерянным голосом, не до конца выговаривая слова, проговорила:

— Настя, это он что? Это он хочет сказать, что ты сама? Что ты с ними?

И не дожидаясь моего ответа, резко повернув голову, она наклонилась над столом и заорала прямо в лицо доктору:

— Да как Вы смеете! Прекратите нас оскорблять! Что за врачи в этой больнице! Кто Вас на работу взял! Вас гнать в шею надо, вы не врач! Вы шарлатан! Что Вы можете знать о моей дочери!

— Людмила Алексеевна! Я просто говорю, что результаты осмотра…, — попытался оправдаться доктор.

Мама не слушала и не слышала его. Мгновенно сменив гнев на уныние, она, глядя в пустоту, начала говорить.

В тот момент я уже во второй раз слушала ее рассказ, впоследствии обросший множеством реальных и выдуманных подробностей.

В отличие от маминого рассказа, услышанного мной в полиции, этот начинался со слов: «Вы должны нас понять».

Странно, и сейчас, и в дальнейшем каждый раз, рассказывая эту историю, она старалась излагать ее именно от нашего имени, избегая называть местоимения «Я», «Она» и мое имя.

* Мама *

Короткий звонок кухонного таймера оторвал Людмилу Алексеевну от просмотра очередного ток шоу, в котором плохие актеры по сценарию, написанному плохими авторами, пытались изображать настоящую жизнь настоящих людей.

Просмотр телевизора составлял основную форму досуга Настиной мамы, ей нравилось порождаемое ими приятное ощущение наполненности головы пусть и чужими, но все-таки мыслями. Думать свои мысли она, кажется, уже давно разучилась.

Упустив момент вовремя выйти из «декрета», она оказалась запертой в коробке собственной квартиры, ее жизнь превратилась в бесконечный цикл повторяющихся операций, нацеленных на удовлетворение естественных потребностей ребенка и мужа.