Константин Минин - Своя правда

Мужчина в недоумении смотрел на меня, я смотрел сквозь него на показавшихся с противоположной стороны двора Миху и Диму. Они бежали, а я стоял, все еще протягивая незнакомцу свою сотню, с одной лишь только целью помочь Михе отнять у него принадлежащие ему деньги.

— И ты бежал за мной, чтобы вернуть их мне? — постепенно меняя недоумение на дружескую улыбку, спросил мужчина.

— Да, — бесцветным голосом, все еще глядя сквозь собеседника, ответил я.

Он поднял свободную руку и, положив ее мне на плечо, с ласковой улыбкой ответил:

— Ты честный парень. Оставь ее…

Закончить фразу он не успел. Его рот, искаженный внезапным испугом и болью, вместо слова «себе» с хрипом выкрикнул короткое:

— ААААААА.

* * *

Вот так просто. Без окрика, без приветствия, не спросив закурить и даже не угрожая, попутно сломав все мои представления о грабеже. Дима, на удивление, бесшумно подбежав к моему собеседнику со спины, совсем немного замедлил ход, обхватил его шею согнутой в локте рукой и попытался уронить на землю, потянув его вниз всем своим телом, все еще продолжавшим двигаться по инерции вперед.

«Идеальный клиент» пошатнулся, сделал несколько неуверенных шагов с дорожки на устроенную кем-то клумбу, но остался стоять на ногах со все еще висящим на его шее Димой. Он выпустил из руки пакет с бутылками, и тот мягко опустился на недавно вскопанную землю. Сжав в кулак освободившуюся от ноши руку, он нанес короткий удар по выглядывающему из-за его плеча лицу. Удар не удался, кулак вскользь прошел по лбу, не причинив особого вреда Диме.

«Клиент» не сдавался. Закинув за спину руку, он пытался схватить Диму, одновременно второй рукой стараясь ослабить сдавливающую его шею хватку.

Видимо, Дима в пылу борьбы переборщил с силой захвата и начал слегка душить пытающегося его скинуть мужчину.

Миха немного запоздал то ли от того, что Дима превосходил его в скорости бега, то ли от того, что просто не захотел ввязываться в драку первым, или потому, что он сначала хотел разобраться в том, с кем нам довелось иметь дело. В конце концов, важно лишь то, что его появление имело сокрушительные последствия для мужчины, все еще пытавшегося содрать со своей спины Диму.

Коротким, но сильным пинком сзади по ногам в районе колен Миха лишил противника спасительного равновесия, и тот, повинуясь усилиям Димы и закону всемирного тяготения, повалился на землю.

Исход схватки казался предрешенным.

* * *

А что я?

Я стоял на прежнем месте, все еще сжимая в руке свернутую в четыре раза сотенную купюру.

Случайный знакомый со сдавленным стоном повалился на землю, а в моих ушах все настойчивее и громче звучали его слова: «Ты честный парень…», и снова «Ты честный парень», и снова, и снова, и снова, как тогда в квартире, мир начал погружаться в серую вязкую мглу.

«Ты…»

И в серой дымке исчез горизонт.

«Честный…»

Туман приблизился и поглотил близлежащие дома и звуки.

«Парень…»

Остались только я и сжатые в моей руке деньги.

В моих ушах короткими, глухими хлопками отдавались удары сердца.

Хлоп, хлоп, хлоп.

— Честный, — сказал я вслух и серое облако, слегка колыхнувшись, раздвинулось, впустив в мой мир, лежащего на земле человека и двух парней, обступивших его.

Хлоп, хлоп, хлоп.

В такт моему сердцу ударяли по лежащему на земле человеку обутые в мягкие кроссовки ноги.

И снова.

Хлоп, хлоп, хлоп.

Теряя ритм и синхронность с моим сердцем, продолжали бить свою жертву Миха и Дима.

«Идеальный клиент» не кричал и не пытался подняться, но он не был побежден. Лежа на спине и прикрывая руками голову, а согнутыми в коленях ногами живот, он удивительно ловко вертелся на земле, не позволяя противникам обойти его со стороны головы.

Хлоп, хлоп, хлоп.

И казавшаяся поверженной жертва отразила очередную серию ударов, не позволив нападавшим коснуться ни своего тела, ни, что важнее, своей головы.

Создавалось впечатление, что, чем больше сил вкладывали Дима и Миха в наносимые ими удары, тем меньше усилий требовалось обороняющемуся мужчине для отражения их.

Тяжело дыша, Миха крикнул:

— Малой, сука, чего смотришь! Помоги!

«Клиент» из-под согнутой в локте руки, бросил на меня беглый взгляд. Не знаю, о чем он в тот момент думал, но в моей голове, вторя Михиным словам, незнакомый голос произнес: «Помоги!».

* * *

В детстве и юности я испытывал множество разнообразных эмоций, но главной из них для меня был страх. Я боялся отца, боялся школы, я боялся мамы, но больше я боялся за маму, я боялся Михи, одновременно боясь, что он не примет меня. Страх владел мной.

Во мне, как и во многих других мальчиках, с самого рождения воспитывали культ страха, одновременно заставляя стыдится гнева, заглушали злость, превосходящим ее по силе страхом.

Злиться — плохо. Бояться наказания, поэтому делать то, что говорят другие — хорошо.

Ты должен быть послушным — ты не имеешь права испытывать гнев.

Вот, что я слышал ежедневно. Конечно, не в этих выражениях, но форма сути не меняет.

Именно это я делал всю свою жизнь, чтобы быть признанным, быть любимым.

Но в тот день я попробовал блюдо, которое считал доступным только для взрослых. Запретный плод всепоглощающего, разрушительного гнева, созрев в моей груди, требовал выхода, заставляя меня искать подходящий объект.

В тот момент, я впервые почувствовал, что злиться — это не всегда плохо.

Я вовсе не забыл, как злился отец, вымещая гнев на меня и маму, но только позволив себе как следует разозлиться, я смог перековать мой страх перед гневом отца в презрение к нему же.

Мне кажется, что гнев во мне питается страхом, перерабатывая его во что-то другое, что-то полезное, заставляя меня действовать.

Подавляя гнев, я лишал себя единственного доступного мне способа борьбы со страхом, запрещая себе злиться, я делал себя трусом.

Злиться — не значит быть злым, все зависит от того, на кого или на что ты направляешь гнев, дарующий тебе свободу от страха.

Конечно, все эти мысли про гнев и страх в той или иной форме пришли ко мне позже, но в тот момент, позволив себе разозлиться, я всего лишь почувствовал свободу. Свободу выбора собственного пути, не обусловленного страхом кого-либо или за кого-либо.

* * *

Разгоняя пелену серого тумана, я всматривался в моих сообщников, каждый из которых был заведомо сильнее меня, но в тот момент я об этом не думал.

Я совру, если скажу, что мне вдруг стало жалко лежащего на земле мужчину, он мне был безразличен. Я был полон решимости драться против моих еще вчерашних друзей, драться не за спасение жизни, здоровья или имущества их жертвы, но за мое право не быть жертвой, самостоятельно определять свой путь, свое будущее, свободное от чужой воли и постоянного страха ее нарушить.