Валерий Примост - Люди Джафара

И вот убираем себе тихонечко снег под бдительным присмотром выводного. Я одной рукой загоняю совковую лопату в снег, двумя отбрасываю набранную порцию. И тут появляется генерал. Все замерли по стойке «смирно», а он подошёл, постучал мне в грудь пальцем и роскошным своим басом говорит:

«Кондырев, лопату нужно держать двумя руками. Выводной! Передайте начальнику гауптвахты — я добавляю курсанту Кондыреву пять суток ареста.» Вот гад, именно пять. Как раз до конца отпуска.

Так-то. И вернулся я на губу, и уселся в угол камеры, и, как водится, предался мрачным размышлениям.

Не зря меня генерал так приголубил. Явно, без Джафара здесь не обошлось. Ситуация ведь простая — до смеха. Я для Джафара во сто крат хуже, чем тот же неуставной Деглюк. Потому что Деглюк хочет, но не может соответствовать, а я, может, и могу, но совершенно не хочу. А это значит, что я и есть то самое инородное тело, которое надлежит из системы исторгнуть.

Причём, что самое страшное и опасное, я не просто так, как, скажем, Бегемот или Дима Бублак. Я сознательный враг. Вот в чём всё дело. Да ещё и отягчающее обстоятельство у меня есть, которое должно Джафара здорово раздражать: если Бегемот с Бублаком и ещё пара десятков таких же умников сами ушли, когда поняли, что не по ним эта кухня, то ведь я-то как-раз и не ухожу!

Не ухожу! А исключить меня в приказном порядке с каждым курсом всё сложнее. И если с первого и второго курсов генерал мог сам нерадивого курсанта исключить, то с третьего уже нет. Третьекурсника только через округ исключить можно, а четверокурсника и вовсе — через личный приказ Командующего войсками ПВО страны генерал-полковника Чеснокова. Только так. Уж больно много денег в старшекурсника успели вбухать, чтобы теперь его просто так взять и исключить.

А генералу исключить курсанта через округ или, тем более, через Москву очень невыгодно: с него, с генерала, непременно спросят по всей строгости за разбазаривание государственных денежек. За что, мол, исключаете, товариш генерал-майор? За недисциплинированность? Это что же, всё время был дисциплинированным, а теперь вдруг испортился? Да? А почему недосмотрели? Почему допустили? А если он с самого начала недисциплинированным был, то почему не приняли мер? Почему не исключили сразу?

В общем, в подобной ситуации появляется целая гроздь всяких неприятных вопросов, отвечать на которые никому не хочется. Потому что как ни ответь, это всё-равно влияет на продвижение по службе, на карьеру, на новые назначения, и на спокойный сон тоже. Точно так же, как и ответы на вопрос Джафара: «Почему вы получили двойку, товарищ курсант?» Как ни отвечай, а своё ведро дерьма всё-равно получишь. А то и два.

Так почему же мне, дураку эдакому, когда понял, откуда ветер дует, было просто не написать рапорт об исключении по собственному желанию, да и дело с концом? Не знаю. Честное слово, не знаю. Может, всё та же инерция, клеевая река. А может, просто переклинило. Помню только, что лишь одна мысль меня тогда постоянно буравила: «Ну, гады, посмотрим, что вы ещё сможете со мной сделать!..»

Короче говоря, отсидел ещё пять суток. И вернулся в дивизион одновременно с теми, кто из отпуска ехал. Они ко мне, дескать, как отдохнул, Кондырев? Никто ведь не знает, что я весь отпуск на губе «отдыхал». Однако нос вешать покуда нечего, так что отвечаю стандартно, мол, хрен вам снилось, как я отпуск провёл, мужики. Веселился на всю катушку и всё такое.

И тут вызывают к комдиву.

«Шо, обидно, товарищ курсант, шо дома не побывали?»

Конечно обидно, чего уж там! Я за все четыре года в отпуске был всего три раза. Так ясное дело, что обидно. Но вида не показываю.

«Ничего, товарищ майор, переживу как нибудь.» «Ну шо, сделали выводы?» «Сделал,» — отвечаю. Джафар даже из-за стола привстал: почувствовал, что что-то не так идёт.

«И какие же выводы вы сделали, товарищ курсант?» «Что вы зря меня вместо отпуска на губу посадили, товарищ майор!»

«А-а, вы ничего не поняли, товарищ курсант! — багровеет Джафар. — Вы не поняли, насколько ваше поведение не соответствует уставным требованиям!..»

«Да нет, я всё понял, товарищ майор. Вы хотите, чтобы я вас боялся. Этого не будет.»

Чёрт, как же так? — было написано у него на лице, — Кондырев не сломался! Безобразие!

И тогда он произнёс фразу, определившую всё дальнейшее развитие событий.

«Даю вам слово охвицера, товарищ курсант Кондырев, — сказал Джафар, выпрямившись в полный рост и для официальности надев шапку, — шо сделаю всё от меня зависящее, шобы вас исключить. Вы у этом училище учиться не будете!..»

И правда, потом я убедился, что он действительно сделал всё от него зависящее.

После этого разговора комдив начал планомерно готовить почву для моего исключения.

Но — к худу или к добру — эта история растянулась ещё на долгих полтора года…

«…У тебя никогда так не бывает?..»

«Как?»

«Ну… вроде, всё нормально, никаких проблем, и вдруг что-то как накатит, защемит, и захочется чего-то такого… такого…» — я прищёлкиваю пальцами, не находя нужного слова, и с надеждой смотрю на Маринку.

«Чего это „такого“?» — улыбается она, поудобнее сворачиваясь калачиком в кресле.

«Ну, допустим… допустим, сейчас мне остро захотелось оказаться году этак в тысяча пятьсот девятнадцатом где-нибудь неподалёку от Веракруса… Желательно, четвёртого марта…»

«Веракрус? — в её глазах появляется интерес. — Это где-то в Америке?»

«В Мексике, — поясняю я. — Четвёртого марта тысяча пятьсот девятнадцатого года в Веракрусе высадился Эрнандо Кортес… — я вижу, что нисколько не прояснил ситуацию, и продолжаю: — Это был испанский конкистадор, завоевавший империю ацтеков… Эх, вот было времечко!.. Представь себе: яркий солнечный день, белый как сахар песок пляжа, сочно-зелёные джунгли, дымящийся конус вулкана на горизонте… — меня уже понесло. — …В лазурной воде залива отражаются каравеллы с крестами на парусах, а через пляж в сторону джунглей, увязая в песке, нестройной толпой движутся вооружённые люди. Старинные кулеврины, лошади в цветастой сбруе, акебузы, алебарды, пёстрые флажки на пиках; солнце отражается в начищенных до блеска кирасах и шлемах… хотя нет, пожалуй, у конкистадоров кирасы и шлемы не были начищены до блеска… — я груснею. — Скорее всего, они были покрыты чернью… а даже если и нет, то всё-равно, это же не регулярная часть, они бы не стали мучаться, начищая доспехи, словно для какого-нибудь смотра… Эх, Джафара на них нет!» — вздыхаю я через секунду с плохо скрытой завистью.

«Что, здорово он тебя донимает?» — с сочувствием спршивает Маринка, опуская руку мне на локоть.

«А? Да нет. Нет. Пустое», — отмахиваюсь я, не имея ни малейшего желания возвращаться из сказочной эпохи конкисты в мрачное сегодня. — … Так вот, а на циклопических стенах Теночтитлана, возведённых, кажется, руками бессмертных богов, испанцев ожидают огромные толпы меднокожих гордых людей в цветастых одеждах и головных уборах из перьев, увешанные золотыми серьгами, ожерельями и браслетами. Копья и стрелы ацтеков готовы поразить воинственных пришельцев, прибывших из-за моря, а за спинами воинов Монтесумы возвышаются гигантские ступенчатые пирамиды, и величественный Попокатепетль возносит седую вершину в безоблачное небо, и дымится под обсидиановыми ножами густая кровь несчастных, принесённых в жертву безжалостному Уитцилопочтли, богу войны…