Анатолий Новиков - Календарные дни

И наступила полная тишина и согласие в мире. Мы освежевали зверя, дивясь его необыкновенным размерам. Расходы на охоту частью премия покроет — и это стало приходить на ум. Прибежал Симон и мясо захватил для лайки своей, а мужичьим псам потроха натрусил.

Гагаров постанывал, пыхтел, но когда мужики-шумовики засобирались и ушли, признался о волчице прибитой, а главное — совета спрашивал: делить или не половинить добычу — его волчицу.

— Какое делить? — успокоил егерь. — Убили-то вы. А кто капкан ставил, разрешения не спрашивали у меня, самодеятельность развели.

— Эти мужики охоту испортили, — вспомнил раздраженный Шестой. — Пристали на номере, не знал, как отвязаться.

Ему не поверили, но смолчали. Зато с песнями сбегали за волчицей и капкан конфисковали попутно.

Коллективная охота, прошедшая не по ритуалу, закончилась. Мы вернулись старыми следами к вездеходу, жуя на ходу тминный хлеб с салом, и тотчас решили отбыть, а не путаться у егеря в хате. Салтыков мотор оживлял, пока мы шкуры через заднюю стенку втискивали. Гагаров сунулся в салон и очень медленно и недоуменно отпрянул, как от запаха дурного, головой потряс, будто осой укушенный. Он мигом переворотил все вещи и чехлы. Мы понять ничего не могли, но чувство непоправимого поразило всех одинаково — мы томились в ожидании приговора.

— Карабин исчез! — взвизгнул Гагаров. — Никого не обвиняю, но оружия нет!

Началось, Мы только-только со шкурами управились, расслабились — и новость! Липкое чувство подозреваемости опутало всех. У меня по таким случаям ноги и руки делаются тотчас тонкими-претонкими, беспомощными, точно у расслабленного жука на водах застойных. Но когда тела почти не осталось, другое вылезло — обида и злость за подозрения. Мы молча съели коллективную оплеуху. А у меня рука сразу к ножу номерному потянулась. Маковкин прыгнул между нами и стал заговаривать, потому что я, как потом сказали, стал белым, как мелом извозюканный ствол апрельской яблони. Меня слеза прошила, хотя не плакал, и кто-то невидимый и тяжелый крепко сдавил горло и душил.

— Ты почему не выстрелил, когда волк на тебя вышел, мы видели! — пытал Гагаров, наваливаясь на чистый лесной простор тушей, свет белый застив.

Прямо не обвинял, но разжевывал, что на номере меня в те минуты не было.

Ситуация облавная изменилась, и очередь была за человеком.

— Стоял, где поставили, — наконец выдавил я. — Шагу не сделал в сторону, и мне хочется ударить тебя по курносому лицу.

Пока я выговаривал все это перед строем, Третий утрамбовывал носком сапога снег, точно вертоград этот его не касался. Иногда он с усилием заставлял себя прислушаться к нашим словам, и было видно, каких это стоило трудов, но тотчас же выражение скуки набегало на его лицо и он отворачивался, а если я не ослышался, он даже напевал что-то патетическое себе под нос, упитанную шею его подпирал воротник, и она подрагивала.

— Спорами и жестами не поможешь, — миролюбиво заметил Пятый, тоже бывший на подозрении. — Давайте поищем следы, не исключено, что прихватили прохожие.

— Бросили машину бесхозно — как не пощупать ее, — сильно обрадовался догадке Четвертый вместо того, чтобы помалкивать и не тянуться с дуростью к людям.

— Откуда здесь люди? — живо вцепился в жертву Гагаров. — Сам ты что делал до зверя?

— Ждал, как и все, — сообщил Четвертый. — Мне смешны ваши подозрения.

— Надо полагать, что здесь смешно всем, кроме меня, — Гагаров переводил взгляд с лица на лицо.

Мы начали поиск чужих следов вокруг машины, хотя тут их было столько, сколько в выходной лыжный день вокруг лотка с горячими пирожками, углублялись в лес и ничего не находили и не могли сыскать — слишком большой лес был, и дорога вдоль высоковольтки облюбована была не только нами, а если еще тут человек был в мягкой обуви! Пока мы шарили на местности, я все глядел на Третьего, как влюбленная восьмиклассница, но тот бродил колода колодой, и весь его невинный, услужливый к чужой беде облик как бы советовал мне — не лезь, братец, с домыслами пустыми, ищи следы ревностнее, но я чувствовал, что если они и отпечатались, то совершенно в другом месте. Меня так и подмывало прямо заговорить об этом, но мешала справедливая мысль о напрасном поклепе на невинного человека, я ведь и ошибиться мог, потому что не видел ничего своими глазами. А Симон все время лип к Гагарову, внимательно слушал и время от времени испускал такие пронзительные и жалостливые крики, что я стал всерьез подумывать — не его ли и дружков иже с ним это рук дело. В такие моменты Гектор Семенович чмокал губами, а егерек с новой силой порскал по следам усердной подружейной. Когда цепь рассыпалась в морозном гулком лесу и охотники потеряли друг друга из виду, я побежал, путаясь в сугробах с каркасами из валежника, в ту сторону, куда исчез Третий.

Третий стоял у толстой сухой сосны по колено в снегу и сточенным к концу ножом строгал кору. Услышав шаги, он быстро обернулся, не вложив нож в чехол, и на лицо его съехало с ближайшего сука выражение скуки.

— Скажи, что пошутил! — с ходу обрушился я, надеясь, что он расколется от неожиданности, — я шанс давал ему и ошибся в надеждах.

— Ты что мелешь? — помедлив чуть, сказал он и шагнул ко мне.

Он был выше меня и крепче, но тогда мне было все равно.

— Вы обвиняете с легкостью погромщиков, — усмехнулся он, поняв мой жест, и мою решимость, и мои сомнения. — Лучше, если насчет шутки обмолвишься о себе.

— Ладно, — ответил я. — Но волк заглядывал тебе в дуло, а ты не стрелял — тебя на номере не было.

У меня хватило бы решимости сцепиться с ним, а фактов недоставало, и я сдуру стал намывать ему свои подозрения.

— Досказывай, — подбодрил он.

— Ты не успел вернуться, — закончил я, дрожа от желания ввязаться в свару. — Бегал куда-то и не поспел к зверю.

Он понял, что больше я ничего не знаю, вернее, что вообще не имею права говорить, аккуратно вложил нож в ножны и пошел, не оглядываясь и не убыстряя шага. Нет, оглянулся, я замер. Но он растопырил пятерню.

— Пятеро, — как бы в замешательстве сообщил он. — Столько охотников могло пошутить с командиром, не исключая и тебя, газетчик.

Когда я вернулся к машине, Симон уговаривал Гектора Семеновича не волноваться насчет деревенских жителей: если кто-то из них взял, то завтра станет известно околотку.

Поднялся ветер, сильно мело, и в лесу стало неуютно. Мы ехали знакомым зимником, не глядя друг на друга, а уж о волках ни гу-гу.

Дорога упиралась клинком в подъем, стиснутый тайгой, и я уловил слабые повторяющиеся звуки, точно за обледеневшим брезентом всхлипывала в мартовской охоте голубка. Но только дошли до сознания эти стоны, — Шестой пал на Гагарова, сбив ему пестрый малахай, и стал душить, тяжело выкрикивая: «Ты… подстроил! Крыса!». Мы еле растащили мужиков, а потом успокаивали и слабонервного, и Гагарова, смиренно растиравшего шею, и Третий пробормотал в сильном волнении, что за такие всплески надо монтировкой бить по ушам, хотя и этого мало. Ошеломленные, все замолчали, и тогда я сказал наконец, прямо повернувшись к Третьему, потому что крепиться было невмоготу и незачем и рассуждать, ошибся я или нет: