Кира Витальева - Когда же я начну быть скромной?..

Тоня родилась уже после Победы. Поэтому, когда на улице вдруг что-то загрохотало, засвистело и стало разлетаться, она распахнула окно и выглянула. Ведь это так естественно — посмотреть, что же там происходит!

За окном мелькали кадры из кинокартины про войну. Тут и там вздымались фонтаны и фонтанчики из земли и песка… Вон там даже забор разлетелся!..

Представление было в самом разгаре, когда её неожиданно вытащили из окна и резко повалили на пол. Извернувшись, она увидела мужика в камуфляже и мгновенно вообразила себе невесть что. Но заорать она не успела. Заорал мужик. На неё.

— Дура! На тот свет захотела? Понапривозят матрёшек в сарафанах… Ползи за мной, Варвара!

— Меня Антонина зовут, — отчаянно возразила Тоня.

— А любопытная, как Варвара! — мужчина уже не кричал, сердито выговаривал, пытаясь сдвинуть ошалевшую женщину.

Тоня открыла рот, чтобы хоть что-нибудь спросить, но неожиданный собеседник грозно скомандовал:

— Рот закрыть! Молчать, пока не доберёмся до укрытия. За мной! Ползать-то умеешь?

Тоня кивнула. Слово «укрытие» стало тем сигналом, которое включило состояние беспрекословного послушания в минуты опасности.

На самом деле Тоня не знала, умеет ли она ползать. Она даже подозревала, что нет. Но точно так же она подозревала, что должна научиться ползать прямо в эту секунду! И она поползла.

У самой двери мужик остановился и обернулся на лежащую позади него Тоню:

— Зови меня Пётр.

Тоня снова кивнула. Мужик удовлетворённо кивнул, видимо не верил, что она действительно будет молчать.

Открыв входную дверь, Пётр пополз куда-то в сторону от «жилого отсека». Тоня за ним. Так они доползли до заброшенного колодца.

— Теперь вставай и приготовься. Как скажу — беги со всех ног вон за ту стену. И сразу вниз. Поняла?

Тоня снова кивнула. Встала. Взгляд упал на сарафан. Годился он теперь только на тряпки для полов, которые она будет мыть в штанах цвета мокрого асфальта…

— Ничего, — заметил взгляд Тони Пётр. — Пару-тройку платьев истреплешь — будешь по запаху атаку предугадывать… Внимание, пошла!..

Пётр не стал толкать её в спину. Тоня сама рванула так, как не бегала никогда. И благополучно добежала до указанной стены. Обогнув её, она увидела лаз, из которого ей призывно махали.

С разбега, головой вперёд Тоня влетела в этот лаз…

Там уже её подхватили сильные руки, поставили на ноги, протянули кружку с тёплой водой… Следом вбежал спаситель.

— В следующий раз сразу сюда беги. Всё бросай и беги. А вот теперь можешь говорить, — сказал Пётр. — Только не истери.

— Как Вы меня увидели?! — пролепетала Тоня.

— В бинокль. Не я увидел. Мне только передали, что из окна, как из терема, красна девица глядит…

— Спасибо, — от всего сердца прошептала красна девица…

…День подходил к завершению. Он был хорошим. Он позволил выжить. И ей, и, как оказалось позже, мужу.

День не оставил сиротой их дочь. Он дал им обоим шанс жить вместе. Долго и счастливо. Ну, может быть, не вместе. И не так уж счастливо… Но главное — жить.

Я лежу в некрасивой позе, чувство дискомфорта настолько сильное, что уже не имеет значения.

А надо мной в небе плывут белые облака, как табуретки…

* * *

В мире всё относительно. В детстве, когда сверстники меня шугали за торчащие уши и кудрявые волосы, я хотел умереть.

Сегодня же я ощутил болезненное, иступлённое желание жить до ста лет.

— Если курить бросишь, а пить не начнёшь, проживёшь лет до пятидесяти. — Кардиолог призывной медкомиссии был деловито равнодушен. — Если захочешь жить до старости — тотальный контроль над эмоциями, здоровый образ жизни, правильное питание, ежегодная диспансеризация…

— А если не брошу и начну? — хамством попытался я замаскировать своё парализующее замешательство, переходящее в панический кошмар.

Врач впервые за нашу встречу посмотрел на меня заинтересованно.

— Стихи пишешь? Нет? Тогда начинай.

— Зачем?

— Потому что при таком подходе к своему сердцу, проживёшь тридцать три года. Как Пушкин.

— Его убили!

— А какая разница?

Разницы в способе покинуть этот бренный, но такой желанный мир я действительно не видел.

— Его убили в тридцать семь, — продолжал я отчаянно цепляться за надежду.

Кардиолог молча усмехнулся.

Мне предстояло привыкнуть к банальной мысли — «я умру». И может быть скоро.

* * *

Дерево я посадил будучи ещё пионером. Поэтому этот пункт из программы «настоящего мужчины» можно было вычёркивать. Строить дом в современном настоящем было не актуально, да и не выполнимо. А вот насчёт сына…

Как по заказу у всех моих женатых друзей и замужних подруг рождались девочки. Не то чтобы я не хотел дочь… Я не хотел жениться.

Несмотря на моё разгильдяйское мироощущение, относительно семьи у меня были некоторые моральные принципы. Даже если поставить под сомнение всякие гражданские догмы, брак, на мой взгляд, предполагает минимальную ответственность. Иначе, зачем огород городить? А я хотел свои последние шестнадцать лет прожить свободно, насколько это было бы возможным. Одним словом, насладиться перед смертью.

Это потом, четверть века спустя, общественное мнение нашей изменившейся страны будет спокойно относиться к женщинам, рожающим детей без официального мужа. А сейчас на такой факт своей биографии решалась не то что не каждая, а почти каждая не решалась. Это было вбито в сознание девочек с детства и поддерживалось государственной моралью на протяжении всей женской жизни. Значит, ребёнка без жены мне было не видать.

Согласно моральной доктрине считается, что предлагать руку и сердце надо в комплекте с совместной жизнью «в горе и радости, пока смерть не разлучит». Само собой предполагается, что смерть приходит к супругам в один день и в глубокой старости. Я считал, что, по крайней мере, при построении ячейки общества, надо быть честным, значит о моей возможной «скорой кончине» надо обязательно сообщить будущей супруге.

Однако, когда я сказал о своих жизненный перспективах своей первой претендентке на «вторую половинку», она долго думала, а потом холодно попросила меня больше её не беспокоить.

От моего ребёнка она избавилась.

* * *

Курил я с пятнадцать лет. А после несостоявшегося отцовства раз в месяц позволял грамм сто-двести. Я старался не злоупотреблять, так как опасался влияния дурной наследственности по мужской линии.

Мне станет всё равно позже, когда Димке будет четыре года, и он, глядя мне в глаза, скажет: «Я не хочу быть похожим на тебя».

* * *

Я благодарен Ирине. Если бы не она, я бы кроме дерева ничего в своей мужской жизненной программе не выполнил.