Кира Витальева - Когда же я начну быть скромной?..

В средние века её бы точно определили в ведьмы, настолько у неё всё было так, как ей было надо. Если ей был нужен дождь, шёл дождь. Если была необходима сухая погода, с неба не падало ни капелюшечки, хотя ещё полчаса назад шёл ливень. Если ей был нужен человек, то они встречались максимум через два дня после возникновения этого желания, даже если до него нельзя было дозвониться.

Помню по дороге куда-то мы зашли в обувной магазин. Ирина купила себе какие-то туфли и решила сразу идти в них. Естественно, через полчаса туфли натёрли ей ноги. Ирина остановилась и, глядя вниз, твёрдо произнесла:

— Так, сегодня я разрешаю вам проявлять своё недовольство. Но всё уже случилось, и вы теперь мои. Так что смиритесь и давайте жить дружно.

— Ты с кем разговариваешь? — остановился я.

— С новой обувью.

Я опасливо покосился на жену: признаки ненормальности она до этого не демонстрировала. Назавтра мы отправились гулять все втроём, прогулка планировалась длительная. Поэтому я высказал некоторое сомнение в целесообразности использования новых туфель. Но Ирина меня не послушалась. Каково же было моё удивление, когда без всяких пластырей, хромоты и волдырей Ирина вернулась домой! С абсолютно невредимыми ногами!

Она так филигранно подстраивала свою жизнь под текущие обстоятельства, что создавалось твёрдое убеждение, что это обстоятельства подстраиваются под потребности Ирины.

Так же и с Димой. Когда она уходила гулять с коляской часа на три-четыре, он никогда не устраивал ей концертов. Либо мирно спал, либо просто лежал и созерцал окружающий мир. Плакал он исключительно дома и ночью, когда вокруг были все взрослые, и было кому пожалеть кроме матери. Позже Ирина придумала семейную прогулочную забаву: пройти всю какую-нибудь конкретную городскую улицу от начала до конца. Димка любил такие путешествия и никогда не капризничал, даже если уставал.

Проблема мокрых ползунков воспринималась Ириной как временное недоразумение. Когда Димке было два года, мы летом поехали в детский лагерь работать на тех же должностях, что и три года назад. Разместившись в предоставленной нам комнате, Ирина посадила Дмитрия перед собой и сказала с такой интонацией, как будто ему было, по крайней мере, десять лет:

— Сын, давай договоримся. Здесь нет возможности стирать и сушить твои штаны. Пожалуйста, просись на горшок. — С этой минуты ни одного конфуза больше не было! А вы говорите — туфли!

Она не просто хотела что-то, она была уверена в этом… Даже не так. Она просто знала, что так будет. Например, она с тринадцати лет знала, что у неё будет сын Дима.

* * *

У них в доме не было стульев. Последний сломался в день нашей свадьбы, когда Иринкина тётя залезла на него, чтобы достать что-то откуда-то сверху.

Было два дивана, два кресла и четыре белые табуретки. На одном диване спали мы, на втором тёща. Тесть спал на кровати. Кресла стояли в проходной комнате, единой в своей многоликости: буфетная, гостиная, гардеробная, спальня… А табуретки стояли на кухне.

Тесть был беззаботным и безответственным мужиком, но весёлым и компанейским. У него была ужасная традиция, доводившая всех просто до истерики. Он дожидался летом самого жаркого дня (как он его угадывал — никто не мог постичь!) и красил всё, что было не прибито. Например, кухонные табуретки.

Ежегодно в яркий солнечный день эти четыре страдалицы сияли ослепительной белизной на таком же ослепительном балконе. В этот день надо было срочно эвакуироваться, потому что дышать сохшей краской в жару удовольствие то ещё!

Уже потом, когда тесть скончается от рака, семнадцатилетний Дима скажет матери:

— Табуретки теперь каждое лето мыть будем…

* * *

С Ириной мы встретились в пионерском лагере. Она работала там старшей вожатой, а я радистом.

Сначала мы встречались по роду службы. Потом, разговорившись, нашли массу общих знакомых. А затем, как-то незаметно для себя, я стал думать о ней в неожиданном направлении. Что при этом думала Ирина, я не знал и, скорее всего, никто не знал и не узнает.

В конце концов, я предложил ей выйти за меня замуж.

И она не отказалась.

— Как мы назовём ребёнка?

— Дмитрий.

— Ты так уверена, что это будет мальчик?

— Я это знаю.

— Интересно, откуда?

Ирина промолчала.

* * *

Димка родился болезненным. Первые полтора месяца своей новорождённой жизни он вместе с матерью провёл в больнице. Да и после выписки, планово посещая каждого специалиста, мы выслушивали страшные диагнозы.

— Что мы будем делать со всем этим? — растеряно спрашивал я.

— Жить дальше! — твёрдо отвечала Ирина

И мы жили.

И Димка выправлялся, превращаясь в замечательного здоровенького и весёлого карапуза.

* * *

Ирина меня не переделывала. Просто говорила: «мне это не удобно».

— Где мы будем жить? — спросил я её, когда мы подали заявление.

— Мы будем вместе жить?

— Ну, когда поженимся…

— А зачем?

— Но ведь тебе будет трудно одной заботиться о малыше, — растерялся я. — Я должен…

— Ты мне ничего не должен. Как и я тебе. Но давай попробуем. Мне удобней жить с моими родителями.

Она просто озвучивала возможные альтернативы, а я выбирал ту, которую сам считал правильной.

«Ты можешь пить, сколько хочешь, но тогда ночуй у матери». И мои возлияния стали эпизодическими.

Только один раз, когда Диме было четыре года, она почти не оставила мне выбора.

— У нас с Димой своя налаженная жизнь. Не нравится — уходи.

И я ушёл.

* * *

День просто замечательный. Тепло, но не жарко. Солнце светит, сосны шумят, облака лениво болтаются в голубеющем небе. Иринка занята, — у неё день закрытия смены. А мы с Димой наслаждаемся бездельем.

От души выспавшись, мы завтракаем и идём в лес. Димыч ищет и поглощает чернику, бегает, прыгает, словом ведёт осмысленную жизнь трёхлетнего человека с чёрным от ягод языком.

А я смотрю на него, и мне не скучно. Я наслаждаюсь каждым его жестом, всеми эмоциями, фонтаном бьющими из глаз. Я счастлив как никогда. У меня есть сын, я его почти вырастил: он ходит, говорит, хитрит, чувствует. Он живёт!

— Отгадай, чего я хочу? — спрашиваю я у Димки.

— Ты хочешь кушать! — кричит он, бегая между тремя соснами.

— Как ты отгадал?! — изумляюсь я.

Кудрявый малыш останавливается и неподдельно удивляется:

— Папа! Мы с тобой так похожи! А я хочу кушать.

Я подхватываю его на руки, прижимаю к себе и целую в правое ушко, которое отличается от моего формой и посадкой.

Я сажаю сына на плечи, и мы шествуем в столовую, где уже встречаем Ирину. Втроём обедаем и решаем на лодке перебраться на другой берег, где песок и вода чище.

Ирина сидит на песке, блаженно бездельничая. У неё был суматошный день. Мы с Димкой бегаем по мелководью, шлёпаемся. Брызги разлетаются в радиусе трёх метров. Сынуля заливисто хохочет, запрокидывая кудрявую головёнку.