Дана Делон - Непрожитая жизнь

– Легче? – спрашивает он. В темноте мне почти не видно его глаз, но я вижу его, такого темного и таинственного. Бушующее море… Ночное небо без звезд. И я понимаю, что важно лишь одно – то, как реагирует на Рафаэля мое сердце. А оно бьется, бежит галопом, будто вырываясь из моей груди ему навстречу. Самое главное – это наши чувства. Мои сейчас наполняют меня до краев, прорывая плотину здравомыслия. В этот миг есть лишь Рафаэль и то, как моя душа отзывается на его пристальный взгляд. И это все, что имеет значение. Трясущимися руками я отстегиваю ремень безопасности и забираюсь к нему на колени, обнимаю, заглядываю в глаза, теряясь в них, в себе, в нем. Он притягивает меня ближе, я целую его, вложив в поцелуй всю страсть, всю бушующую во мне бурю, всю себя, свои чувства, страхи, желания, и он точно так же целует меня в ответ. Опустошая и в то же время наполняя. Страстно и властно завладевая мной, моим сознанием, душой. Я позволяю ему это делать, я разрешаю.

Мы замираем, тяжело дыша, глядя в глаза друг другу. Он продолжает гладить мою спину, а я по-прежнему пропадаю в глубине его глаз. Пропадаю, исчезаю, теряюсь.

– Теперь намного легче, – шепотом признаюсь я, обнимаю его и чувствую щекой, как бешено колотится его сердце. Как оно стучит и вырывается у него из груди. Быстро-быстро. Тук-тук. И это единственное, что имеет значение. Важно лишь то, что есть между нами. То, что мы чувствуем. То, что горит в наших сердцах и полыхает в глазах. В этом все мы, он и я. В этом волшебном, темном мгновении. В этом поцелуе.

Ночью я не могу уснуть. Рафаэль довел машину до дома и проводил меня до моей комнаты. Когда мы идем по коридору, я по ошибке сворачиваю вправо.

– Стой, – говорит Рафаэль, – это комната Мики.

Я замираю и медленно оборачиваюсь.

– Твоя слева, – только и добавляет он.

Когда я захожу в свою комнату, Капюсин уже спит. Я тихо чищу зубы, ложусь и, слушая мирное посапывание Капюсин, думаю о твоей комнате, Мика. Мне хочется заглянуть в нее, увидеть еще одну частичку твоего мира. Я ворочаюсь в постели, борясь с навязчивым желанием, но оно потихоньку превращается в чертово наваждение, которому я больше не могу противиться. Тихонечко встав с постели, я на цыпочках прокрадываюсь к двери и выскальзываю в коридор. Где-то там, справа, дверь, к которой ты прикасался, которую открывал, а за ней скрывается комната. Твоя комната . В коридоре тихо, слышно лишь мое громкое дыхание. Я бесшумно поворачиваю дверную ручку и вхожу. Блеклый лунный свет освещает просторную спальню: кровать под нежно-голубым покрывалом, пустые прикроватные тумбочки, чистый стол. Все это чем-то похоже на фотографии из журналов по дизайну. Идеально мертвый порядок, неживое пространство. Меня захлестывает волна разочарования. Да, это твоя комната, но она пуста и безлика, и от этого хочется плакать. Я уже направляюсь в сторону двери, но тут замечаю книжный шкаф, под завязку забитый лежащими как попало книгами. На поверхности шкафа слой пыли, и я провожу пальцем по темному дереву, оставляя чистый след. Из некоторых книг торчат закладки, некоторые ужасно потрепаны, а некоторые выглядят абсолютно новыми, нетронутыми, нераскрытыми. Я вытаскиваю первую попавшуюся книгу, зачитанную почти до дыр, и сдуваю с нее пыль. «Цветы зла», Шарль Бодлер. Я открываю страницу с загнутым уголком и начинаю читать, Мика. Лунный свет освещает мне то, что когда-то читал ты. Именно ту страницу, уголок которой ты зачем-то загнул. Может, это стихотворение было твоим любимым? Или ты хотел показать его кому-нибудь? И ты показал, Мика. Ты показал его мне. Этот прекрасный, чувственный, проникновенный стих. Я читаю его в ночной тиши, такой страшно безликой, мертвой. И слова стихотворения проникают в душу, оставаясь там навсегда:

По моему телу от этих слов бегут мурашки. Я понимаю, почему ты выделил именно этот стих, почему уголок загнут именно на этой страничке. Стоя босиком в твоей комнате, Микаэль, я наконец осознаю, чем именно занимаюсь. Я гоняюсь за призраком. За тобой. Я хватаю все, что осталось после тебя, и запихиваю себе в сердце, как люди собирают в шкатулки разный ненужный хлам.

– Он не любил, когда трогали его книги, – раздается за моей спиной, и от неожиданности я роняю книгу. – Всегда злился, если их убирали или даже стирали с них пыль. – Квантан стоит в дверном проеме и смотрит на меня. – Думаю, никто не трогает его книги в память о нем, – задумчиво говорит он.

Я молча заглядываю ему в глаза.

– Я не должен был говорить то, что сказал. Не должен был, но сказал, – Квантан грустно смотрел на меня. В этом парне вообще всегда присутствует меланхолия. Похоже, печаль везде и всюду ходит за ним по пятам.

– Ты сказал то, что думал. И ты был прав, – спокойно отвечаю я.

Я не злюсь на него и не обижаюсь, мне хватает одного взгляда, чтобы простить его и забыть тот разговор. Одного взгляда в эти большие светло-карие уставшие глаза.

– Правды нет, Леа. Нет четкой границы между хорошим или плохим. Никто не знает, что правильно, а что неправильно, – проводя рукой по лицу, говорит он.

– Лгать неправильно. И всем об этом известно.

– Иногда правда бывает хуже всякой лжи, – шепчет он, разглядывая книжный шкаф, и я замолкаю. – Иногда правда никому не нужна, – все еще не глядя на меня, добавляет он. Потом резко поворачивается и медленно идет к двери.

– Как ты узнал? – спрашиваю я вдогонку.

– Это я отправил тебе посылку, – не оборачиваясь, хрипит он.

Я замираю. Значит, это Квен дал тебе слово, Мика? И значит, именно он выполнил обещание.

– Когда я первый раз увидел тебя рядом с избитым Рафаэлем, то не поверил своим глазам. – Я по-прежнему молчу, а Квантан тяжело вздыхает. – Ты мой друг, Леа, несмотря ни на что, – надломленным голосом добавляет он, снова вздыхает и, не оборачиваясь, выходит за дверь, плотно прикрыв ее за собой.